Разобранными свидетельствами – Максима грека, хроники Ниенштедта и списка профессора Дабелова ограничивалось до самого последнего времени все то, что приводилось исследователями в доказательство существования библиотеки царя Ивана Грозного, состоявшей из множества греческих, латинских ми еврейских рукописей. Защитником этого последнего мнения в числе прочих состоит Соболевский А.И., который в статьях своих о сей библиотеке к этим старым доказательствам присоединил еще три новых: одно из них заимствуется им из показаний Паисия Лигарида, митрополита газского, жившего в Москве во второй половине XVII века, другое основывается на свидетельстве «летописного характера», сообщенном Строевым П.М. в «Библиологическом Словаре» и третье указывается Соболевским А.И. в Степенной книге при рассказе о большом московском пожаре 1547 года. Опираясь на эти новые и старые свидетельства, г. Соболевский и утверждает, что «существование царской библиотеки не только в XVI, но и в XVII веке не подлежит спору». Кроме этих новых доказательств, приведенных г. Соболевским, некоторыми выставляется еще одно четвертое, заимствованное из жизни и деятельности Максима грека. Эти новые доказательства мы теперь и рассмотрим.

Почти все русские исследования вопроса о царской библиотеке XVI столетия держатся того мнения, что она погибла или в один из пожаров Москвы XVI века, или в Смутное время. Соболевский А.И. представляет исключение в этом случае и говорит, что она существовала даже во второй половине XVII века. В этом последнем случае он всецело основывается на словах Паисия Лигарида, прибывшего в Москву 30 марта 1662 года.

Через два месяца по прибытии в Москву 18 мая 1662 года Паисий подал царю по делу патриарха Никона свое письмо, к которому присоединил еще другое о дозволении ему заниматься греческими рукописями. Это последнее было следующего содержания: «вертоград, заключенный от алкающих и источник запечатленный от жаждущих, по справедливости почитаются несуществующими. Я говорю сие к тому, что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг; почему нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваши книгохранилища для рассмотрения и чтения греческих и латинских сочинений».

Честь открытия этого письма Паисия Лигарида Соболевский А.И. напрасно приписывает себе, так как оно 70 лет тому назад было напечатано в IV томе Собрания Государственных Грамот и Договоров и уже с 1830-х годов стало указываться исследователями в различных специальных работах. Так, его не раз приводит Снегирев И.М., касаясь греческих рукописей Патриаршей библиотеки, о нем говорит даже Тремер в своих статьях о библиотеке царя Ивана Грозного, помещенных в «Московских Ведомостях». Но все исследователи, которые только касались сего письма, утверждали, что речь идет в нем о греческих рукописях, хранящихся ныне в Синодальной библиотеке, что о дозволении заниматься ими именно и просит Паисий Лигарид.

Соболевский А.И. держится в этом случае особого мнения. Он говорит, что «нет никакой возможности видеть в этих рукописях те греческие книги, которые по поручению Никона были приобретены в 1654-1655 годах Арсением Сухановым на Афоне и в других местах Востока», которые ныне хранятся в Патриаршей библиотеке; Паисий говорит здесь о принадлежащих царю издавна греческих и латинских рукописях».

Несмотря на такое положительное заявление после тех соображений, которые я сейчас приведу, думаю, никто не усомнится, что в этом письме речь идет именно о тех рукописях, и книгах, которые привез в Москву в 1655 году Арсений Суханов.

Прежде всего, самый текст письма говорит против мнения Соболевского, что здесь идет речь об иноязычных рукописях, бывших в царской библиотеке еще в XVI веке. Паисий Лигарид пишет, что «уже давно стало известно, что царь приобрел в разных библиотеках избранные (отборные) рукописи». Лигарид не говорит, что царь имеет, что они ему достались от предков, но что царь Алексей сам приобрел их, сам собрал их из разных библиотек. Паисий не говорит также, что эти рукописи находятся именно в царской библиотеке, он только просит у царя разрешения заниматься ими, иметь «свободный доступ в ваши книгохранилища». А в старину «царской книгохранительницей» называли даже библиотеку Московского Печатного двора. Патриарх Адриан в 1696 году предлагал передать книги из Посольского приказа «в их царскую книгохранительную палату на Печатный двор, … где в их царского пресветлого величества книгохрантиельнице все книги их государские разобраны чином»… Если мы обратимся к современным документам, то узнаем о какой покупке, приобретении царем Алексеем Михайловичем греческих и латинских codices говорит Паисий Лигарид в приведенном выше письме.

Вопрос этот довольно определенно разрешает послание патриарха Никона Паисию Лигариду, написанное вследствие и в ответ на приведенное выше письмо последнего. Сообщив довольно подробно сведения по своему делу, обстоятельства и причины своей размолвки с царем, Никон в конце его послания делает следующую приписку: «о книгах пишешь до царского величества, яко от многих стран собраны суть и запечатлены без пользы; несть была на се царская воля, но мы трудились в тех и есть ныне в дальних наших монастырях отвезены». Никон возражает Паисию, говорит, что рукописи, о которых писал царю Лигарид, собрал не царь, «несть была на се царская воля», но что о приобретении их хлопотал патриарх Никон, «мы трудились в тех». Из этого ответа патриарха Никона ясно, что в письме Лигарида речь шла не об иноязычных рукописях царской библиотеки, а о рукописях и книгах, собранных патриархом Никоном, привезенных при Никоне с Востока Арсением Сухановым и другими. Может быть вследствие этого письма Паисия Лигарида допрашивали о них патриарха Никона в 1662 году. В Патриаршей библиотеке в прежнее время кроме греческих рукописей было значительное собрание иноязычных печатных книг: латинских, греко-латинских, греческих и других. Паисий Лигарид, как видно будет сейчас, пользовался и сими печатными книгами. Их-то он между прочим тоже разумеет, прося разрешить ему доступ в книгохранительницу.

Какой царский ответ последовал на просьбу Паисия в 1662 году, мне пока неизвестно; но о том, что Паисий интересовался именно книгами и рукописями, привезенными Сухановым, свидетельствует тот факт, что ему в 1671 году из числа этих именно книг, находившихся тогда на Иверском подворье Воскресенского монастыря, были даны по царскому указу 20 печатных и рукописных книг «для собрания книги о святейших вселенских патриархах». 14 июня 1676 года все эти книги были переписаны в «Товарной полате», причем оказалось среди них 10 греческих, 10 греко-латинских печатных и 4 латинских и польских печатных же; на другой день 15 июня «те все книги по сей росписи к великому государю в хоромы взял кравчий князь Василий княже Федоров сын Одоевский». Впоследствии книги эти были возвращены в Патриаршую библиотеку.

Основанием для предположения, что Паисий в указанном выше письме просит о дозволении заниматься царскими, а не патриаршими рукописями, служит единственно то обстоятельство, что Лигарид со своей просьбой обращается к царю, а не к патриарху. Но это нисколько не говорит в пользу этого мнения, так кК мы имеем целый ряд свидетельств о том, что доступ к греческим рукописям, привезенным Арсением Сухановым, по удалении патриарха Никона из Москвы, зависел от царя, в виду того, что книги Патриаршей библиотеки, находившиеся на патриаршем дворе и на Иверском подворье, были за печатью боярина князя Трубецкого и дьяка приказа Тайных дел. Разрешения царя должны были испрашивать и должностные лица, если кому-либор из них нужны были книги для порученного дела, даже заведовавшие Московским Печатным двором. Так, Павел митрополит сарский как начальник сего двора в 1670 году писал царю: «По твоему указу на книжном Печатном дворе начаты печать книги триоди цветной, а для истинного свидетельства надобны к тому делу на греческом языке триоди цветная и постная; и триоди, государь, на греческом языке цветная и постная с иными книгами на Иверском подворье за печатью твоего великого государя приказу Тайных дел дьяка Федора Михайлова. И о том, что ты великий государь укажешь».

После удаления Никона из Москвы патриаршая казна была описана вся князем Трубецким с товарищами и находилась за его печатью; доступ даже к русским рукописям возможен был только с разрешения царя. Именно этими обстоятельствами – удалением патриарха Никона из Москвы и нахождением патриаршей казны за печатями официальных светских лиц: боярина князя Трубецкого А.Н., окольничего Стрешнева Р.М. и дьяка приказа Тайных дел – и объясняется появление просьб на имя царя о допущении к занятию рукописями Патриаршей библиотеки.

Изложенного, думаю, достаточно, чтобы не сомневаться в том, что Паисий Лигарид в письме своем от 18 мая 1662 года просил царя дозволить ему просмотреть греческие и латинские рукописи именно Патриаршей библиотеки, а не царской.

В связи с разобранными свидетельствами Паисия Лигарида в письме к царю находится еще другое его же свидетельство, которое позволяет якобы «с решительностью сказать», что в Москве кроме греческих рукописей, привезенных Сухановым, находились еще другие греческие рукописи, именно в царской библиотеке…

В 1671 году был в Москве голландский посланник Николай Гейнзиюс (Heinsius), который от Паисия Лигарида в Москве получил между прочим перечень статей, в ходивших в состав одной находившейся тогда в Москве греческой рукописи, содержавшей беседы патриарха Фотия. Так как этой рукописи ныне нет в Москве в Патриаршей библиотеке, то Соболевский А.И. предполагает, что она хранилась не в Патриаршей библиотеке, а «в каком-то другом собрании греческих рукописей, находившемся тогда в Москве. В каком? Не в том ли, которое заключало в себе не только греческие, но и латинские рукописи и об осмотре которого просил Паисий царя Алексея Михайловича в 1663 году?» Таково новое соображение в пользу царской библиотеки. Но и оно говорит… против мнения г. Соболевского.

В документе, перечисляющем печатные книги и рукописи, взятые Паисием в 1671 году с Иверского подворья, читаем, что в числе сих книг Паисием была взята и «книга Фотия патриарха царегородского письменная, в десть, в досках». Итак, ясно, что книга с беседами патриарха Фотия, оглавление которой Лигарид дал Гейнзию, находилась не в царской библиотеке, а была вместе с другими рукописями привезена Сухановым с Востока. Она была в Патриаршей библиотеке и в XVIII веке, так как Маттеи Ф.Х. собирался издать некоторые беседы из нее.

Другого рода свидетельство «летописного характера» о царской библиотеке XVI века указывается в одной выдержке, приводимой Строевым П.М. в «Библиологическом словаре», именно записи в одной минее, «передающей ходившую после московского пожара 1547 года молву, будто в этот пожар в Кремле сгорели «святые многие книги, греческие и русские, дивно преизрядно украшенные», то есть рукописи царской библиотеки. Запись эта приведена Строевым П.М. так кратко, что действительно в этой передаче может подать повод к недоразумениям. Но к нашему счастью указываемая Строевым рукопись Троице-Сергиевой лавры, из которой взята им приведенная запись, сохранилась до нашего времени и благодаря этому мы получаем вполне ясное и точное представление об этом новом свидетельстве в пользу царской библиотеки XVI века.

Что рукопись эта – та самая, которую разумел Строев П.М., в этом не может быть никакого сомнения. Все признаки, отмеченные Строевым, вполне приложимы к ней. Это действительно четья минея, написанная Германом Тулуповым в 1627 году, хранящаяся в библиотеке Троице-Сергиевой лавры, ныне под № 681, но в начале имеющая и старый № 7, под которым она прежде значилась и за каковым № ее указывает и Строев П.М. Итак, что же говорит «запись» в сей рукописи?

Прежде всего следует заметить, что благодаря краткости сообщения Строева П.М. создалось ошибочное представление о характере сей записи, как записи современника-читателя, писца или владельца рукописи; между тем на самом деле она есть не что иное, как одна из статей четьей минеи, находящаяся как в указанной Строевым рукописи Троице-Сергиевой лавры, так и в других подобных же рукописях, есть особое литературное произведение. Статья это, сравнительно довольно пространная, помещается в середине рукописи, под 2-м числом августа месяца, в день памяти Василия Блаженного, озаглавливается «о великом и сугубом пожаре и о милостивом защищении, иже на воздусе заступлением Пречистой Богородицы», - и начинается следующими словами: благочестивому и христолюбивому и человеколюбивому великому князю Василию Ивановичу Богом утверждаемый скипетр Русского царства добре и благочестно содержа и благочестно содержа веру; и егда видя себя немощию одержима, яко не чувственное смиренномудрие возлюби, желая вместо земного царствия небесное царствие получити, приим иноческий образ и наречен бысть во инцех Варлаам и радостною душою благонадежному Богу отойде».

Преемником своим он оставил сына Ивана, «суща 3 лет и 3 месяцев»; «с ним же держаствова» его мать великая княгине Елена 4 года и 4 месяца. По смерти ее «бояре и вельможи, видящее самодержца наследника царствию юна суща, яко благополучна и самовластно себе время видящее, и изволиша собрати себе множество имения, и вместо еже любити крещения, яко в ненависть уклонишася, и кождо бо различных чинов желаху и ничтоже получаху, но обаче на мало время»…

Далее здесь идет сперва речь о пожаре, бывшем в Москве 12 апреля 1548 года: «в лето 7056-е апреля 12-го дня во вторник Светлой недели во граде Москве великий торг загорелся и много товару погорело, и многие святые церкви, и дворов множество и имения бесчисленно сгоре, мала часть осталась в новейшем граде Москве. Таков пожар попусти Бог, яко да и примут люди наказание и страх Господень обыдеть их… Мы же тако милостивно от Бога наказаеми, нимало не исправихомся. И паки вскоре попусти Бог бытии зелнейшему пожару». Об этом пожаре «откровенно бысть преже единого дня» Василию Христа ради уродивому, рекомому Нагому. Сообщив сведения о нем, автор рассказа говорит, что Василий Блаженный, придя на монастырь Воздвижения Честного Креста, иже зовется на острове, ста пред церковью, молясь и неутешно плача. А во утрий день, месяца июля 21, в осьмый час дни начался пожар. Вслед за этим в настоящем повествовании идет цветистое изложение событий самого пожара.

Рассказ этот говорит совершенно ясно, что в пожаре московском 21 июля 1548 года сгорели во святых церквах божественные иконы, честные кресты, мощи святых и «святые многие книги греческие и русские, преизрядно украшенные» вместе с ризами, одеждами, сосудами, золотом и серебром, жемчугом и камением многоцветным… Что в московских соборах были греческие рукописи, сомнения быть не может. Мы имеем положительные свидетельства о нахождении их в XVI столетии в московском Успенском соборе, у иерея московского Благовещенского собора Сильвестра; вполне естественно допустить возможность их нахождения и в других московских соборах. Но что же это свидетельство говорит о царской библиотеке? Ничего. Оно даже и не упоминает о ней; говорит о рукописях, сгоревших в соборах, но ни слова не обмолвливается о рукописях царской библиотеки. А 2святыми книгами» уже никто ни в XVI, ни в XVII веках не назвал бы ни еврейские, ни латинские, ни греческие, содержащие произведения языческих писателей…

Это же самое повествование о «великом пожаре» московском 1547 года находим и в Степенной книге, только он, по Степенной, был не 21 июля 1548 года, а 21 июня 1547 года: повествование буквально одно и то же, дословно сходное, а при перечислении сгоревшего имеющее вставку, которая, вероятно, и служит опорой для привлечения этого свидетельства в пользу царской библиотеки XVI века. Именно здесь, в Степенной книге, это место так читается: сгорели «многие дражайшая бесценная узрачия, многообразные же и различные святыя утвари и прочая неизреченные и памяти достойные вещи, еще же и царские драгие и преславные, иже от древних лет многая от прародитель стяжания, в святых же церквах, и в сокровищах царских и в святительских божественные иконы и честные кресты, наипаче же многие цельбоносные мощи святых и святые многие книги греческие, дивно и преизрядно украшенные, ризы же и одежды священные и мирские…»

Степенная книга, начатая митрополитом Киприаном, продолжена и изменена, как у нас обыкновенно утверждается, митрополитом Макарием. Им она доведена до XVI степени включительно, а последняя XVII степень, мне кажется, принадлежит митрополиту Афанасию (1565-1568 гг.); по крайней мере, в Степенной книге Чудова монастыря, «собранной» сим митрополитом, эта 17-я степень уже имеется. В этой рукописи, в 17 степени, находится и приведенный рассказ о московском пожаре 1547-1548 годов, и при том в редакции, тождественной с печатным текстом без каких-либо изменений. Рассказ этот говорит, что в сей пожар «во святых церквах и в сокровищах царских и святительских» сгорели иконы, кресты, мощи и святые многие книги греческие, дивно и преизрядно украшенные, ризы и одежды, сосуды, золото, серебро, жемчуг и прочее. Предыдущий рассказ говорил, что все это сгорело «во святых церквах», а сей прибавляет еще «и в сокровищах царских и святительских». В этом только и заключается добавление Степенной книги сравнительно с разобранным выше; перечисление же сгоревшего одно и то же в обоих. Оба эти рассказа находятся в зависимости друг от друга. Рассказ в Степенной книге, по моему предположению, принадлежит митрополиту Афанасию и является источником для второго рассказа, который почти весь буквально заимствуется отсюда. Кому принадлежит повествование в четьей минеи, мне неизвестно, но и оно существовало уже в XVI веке, так как читается уже в рукописи Чудова монастыря.