Для исследователя указание писца Псалтири 1397 года о написании рукописи в Киеве является решающим, и все остальные суждения о памятнике механически выводятся из этого факта. Иллюстрации Псалтири характеризуются как произведения киевской школы живописи, а поскольку эти иллюстрации – замечательные образцы искусства, их оценка определяет характеристику всей художественной истории левобережной Украины конца XIV века.

Однако вопрос о том, памятником какой именно художественной школы является Киевская Псалтирь, решается совсем не так просто, как это может показаться при поверхностном ознакомлении с рукописью. Необходимо изучить другие рукописные книги рубежа XIV-XV веков, привлечь исторические материалы, использовать лингвистические и палеографические наблюдения. И тогда вся "украинская" теория происхождения Киевской Псалтири обнаружит свою полную несостоятельность.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Лингвистическое и палеографическое исследование памятников древней письменности – обязательное предварительное условие их изучения как произведений книжного искусства. Анализ языка в сочетании с палеографическими наблюдениями – вернейшее средство избежать ошибок при характеристике рукописной книги как памятника определенного художественного центра. История изучения Киевской Псалтири – наглядная и поучительная иллюстрация заблуждений, возникших именно по причине непонимания того, что изучение книги, как сложного памятника культуры, должно быть всегда комплексным.

В научной литературе Киевская Псалтирь нередко упоминается в сочетании с еще одной рукописью. Это Евангелие 1393 года, тоже написанное писцом по имени Спиридоний (точнее – Спиридон). Как и Псалтирь 1397 года, Евангелие находится ныне в Ленинградской Публичной библиотеке.

Впервые на сходство имен писцов Псалтири и Евангелия обратил внимание Кеппен П.И., сообщивший о своем наблюдении графу Румянцеву Н.П. в письме от 29 августа 1823 года. Кеппен высказал мнение, что это одно и то же лицо. Независимо от Кеппена, к аналогичному выводу пришли впоследствии некоторые историки и лингвисты, отметившие, однако, что Евангелие 1393 года не является киевской рукописью. Согласно приписке, имеющейся в Евангелии, оно написано по благословению митрополита Киприана и по заказу "благоверного князя Володимера Андреевича".

Упоминаемые в этой рукописи лица – известные в русской истории церковный и политический деятели: митрополит киевский и всея Руси Киприан (1390-1407 гг.) и князь серпуховской и звенигородский Владимир Андреевич Храбрый (1353-1410 гг.). Оба они проживали в Москве, и вся их деятельность в 90-е годы XIV столетия представляется неотделимой от исторических судеб Москвы и Московского великого княжества. Владимир Андреевич не имел, конечно, причин заказывать рукопись Евангелия в далеком Киеве, с которым его не связывали ни династические, ни какие-либо другие интересы. Поэтому, несмотря на отсутствие в Евангелии 1393 года указаний на место его изготовления, не подлежит сомнению, что это памятник московской письменности. Так определяли Евангелие 1393 года все филологи и палеографы дореволюционного времени. В правописании этой рукописи они находили многочисленные примеры именно московского произношения с его характерным "аканьем", редким в памятниках южнорусского или западнорусского письма, и употреблением "е" вместо "я".

Московское происхождение писца Евангелия 1393 года, личность которого предположительно идентифицировалась с личность писца Псалтыри 1397 года, должно было привести исследователей к естественному умозаключению, что и Псалтирь – памятник, чуждый собственно киевской культуре, что она переписана человеком, случайно попавшим на Украину. И действительно, филологи не обнаружили в Киевской Псалтири языковых признаков, систематически встречающихся в рукописных книгах заведомо южнорусского происхождения. Писец, написавший Псалтирь, не был знаком с речевыми оборотами и нормами правописания, принятыми на территории Литовско-Русского государства, в составе которого находились на рубеже XIV-XV веков Киев и другие украинские города. Известно, что как бы тщательно ни копировал древнерусский книжный писец оригинал, которым он пользовался, в его работе неизбежно давал о себе знать живой разговорный язык с присущими этому языку местными особенностями. В подлинно киевской рукописи, переписанной коренным киевлянином, естественно было бы ожидать такие диалектизмы. Но писец Псалтири, отмечал Соболевский А.И., "не был знаком с литовско-русским языком и не следовал его правописанию, что было бы несколько странно, если бы он был местным уроженцем или давним жителем Киева".

Писец Псалтири Спиридоний, читаем мы далее у Соболевского А.И., повторяющего в данном случае мнение Кеппена П.И., "едва ли не то самое лицо, которое несколько ранее, в 1393 году, по благословению митрополита Киприана и по велению князя Владимира Андреевича, написало недельное Евангелие…, оно назвало себя дьяконом Спиридоном и жило или в Москве, или в московской области". Небезынтересно, что к выводу Соболевского о Киевской Псалтири присоединился его постоянный и непримиримый оппонент по вопросу о локализации памятников древнерусской письменности профессор Крымский А.Е.: "Псалтирь эта полна явственных великорусских черт", - говорит он о ней.

Специалисты XIX – начала XX века, изучая Киевскую Псалтирь параллельно с Евангелием 1393 года, ни разу, однако, не сопоставляли эти рукописи и не пытались установить путем анализа, действительно ли они принадлежат руке одного писца. Среди внешних, графических и художественных признаков Евангелия и Псалтири не дает очевидных доказательств в пользу того, что обе рукописи написаны одним писцом. Евангелие украшено заставками и инициалами тератологического стиля, тогда как все украшения Киевской Псалтири исполнены в неовизантийском стиле. Почерк писца Евангелия отличается известной обыденностью, он более тесен, меняется, и письмо не имеет стилистического единства.

Конечно, не следует упускать из виду, что практика переписки текста Псалтири, особенно лицевой, предусматривала больше элементов торжественного характера. Псалтирь в средние века была любимым чтением и предназначалась не только для богослужебного, но и для домашнего, личного пользования. Состоятельные заказчики стремились поэтому получить рукопись не слишком большого, удобного формата, но переписанную крупным каллиграфическим почерком, с небольшим числом строк на листе, с обязательно широкими полями, отводившимися для иллюстраций или разнообразных приписок, в том числе гадательных, так как Псалтирь, по традиции, идущей из древности, рассматривалась в качестве идеального средства для всякого рода предсказаний и разъяснений. В соответствии с этими требованиями переписана и Киевская Псалтирь, внешний облик которой затрудняет ее сравнение с Евангелием 1393 года. Наиболее убедительно сходство почерка писца Евангелия и писца Псалтири в послесловиях к этим двум рукописям.

Киевских рукописей того времени, место происхождения которых было бы засвидетельствовано особыми приписками, не существует, за исключением Евангелия 1411 года. Согласно датирующей записи, Евангелие переписано в киевском Никольском Пустынном монастыре иноком Макарием по повелению Ионы Балакирева. Но принадлежность Евангелия 1411 года к исконно киевской традиции издавна была столь же спорной, как и Киевской Псалтири. Соболевский А.И. и Крымский А.Е., интересовавшиеся этой рукописью, настаивали на том, что она написана пришлым человеком, который ничем не показал, что он местный, киевский уроженец.

Новое обследование рукописи привело к еще более негативному заключению: бумага, на которой написано Евангелие, оказалось изготовленной во второй половине XV века, а приписка с датой (1411 год) появилась, вероятно, только в XVI веке. Так или иначе, если бы имелись подлинные киевские рукописи рубежа XIV-XV веков, в их правописании несомненно давал бы о себе знать тот, уже заметно ополяченный и подвергнувшийся сильному воздействию местного произношения язык, который был принят на всей территории Литовско-Русского государства, включая город Киев и его область.

Отсутствие киевских рукописных книг рубежа XIV-XV веков, свидетельствующее о пресечении местной письменной традиции в период после татарского нашествия и о слабом развитии книгописания в Киеве на протяжении всего XIV века, побуждает сравнить Киевскую Псалтирь с рукописями других русских областей. Наибольшее сходство наблюдается при сопоставлении Киевской Псалтири с Евангелием Хитрово и Евангелием из Успенского собора. Оба Евангелия, как и Псалтирь, украшены лицевыми изображениями, но их иллюстрации представляют собой разные стилистические направления. Значительно больше общих признаков в декоративных элементах. Заставки и инициалы в этих рукописях выполнены в эффектном неовизантийском стиле с обильным применением мотивов, заимствованных из практики оформления греческой рукописной книги XI-XII веков. Но и здесь нет полного сходства, поскольку в Псалтири отсутствуют инициалы с характерными фигурками животных. И только в графической, текстовой части трех рукописей нам открывается картина их удивительно общности.

И Псалтирь и оба Евангелия выделяются, прежде всего, замечательной художественностью письма. Они переписаны крупным и торжественным уставом, невольно возбуждающим у читателя благоговейное отношение к рукописям. Почерки безукоризненные по чистоте и размеренности. Исполнение рукописей было доверено особо опытным писцам, находившимся в расцвете своего таланта. Но их мастерство сочеталось еще и с пониманием существенной роли оживляющих письмо украшений. Это искусное использование наряду с "черным" письмом киновари и золота, чудесные по выдумки лигатуры, употребление вариантов написания таких букв, как "О" или "Е", обилие разделительных и фонетических знаков, желание включить в общую композицию листа цифру, обозначающую номер тетради.

Хотя устав – это искусственное, "особое" письмо, которое на рубеже XIV-XV веков поддерживалось только в силу традиции и условий заказа, он в зависимости от места его применения, а также индивидуальных привычек писца имел свои разновидности. Поэтому памятники уставного книжного письма конца XIV – начала XV века, как, впрочем, и других эпох, можно различить по школам и почеркам.

Характер письма Евангелия Хитрово и Евангелия из Успенского собора, находящихся на режиме особого хранения и недоступных для исследования, известен нам преимущественно по фотоснимкам. Вследствие этого выяснение вопроса о том, принимал или не принимал писец Псалтири Спиридоний участие в переписке Евангелия Хитрово и Евангелия из Успенского собора, наталкивается на почти непреодолимые трудности. Хотя сходство почерка Псалтири с почерками Евангелия Хитрово и Евангелия из Успенского собора более ощутимо, чем сходство почерка Псалтири с почерком Евангелия 1393 года, и это обстоятельство может сулить важные выводы, аргументированное решение задачи надо предоставить специалисту-палеографу, который будет изучать памятники. Мы же ограничимся указанием на то, что Псалтирь, Евангелие Хитрово и Евангелие из Успенского собора были изготовлены, несомненно, в одной мастерской и при участии одного и того же писца, который переписал Киевскую Псалтирь. А учитывая бесспорно московское происхождение Евангелия Хитрово и Евангелия из Успенского собора, мы приходим к выводу, что Псалтирь 1397 года также является памятником московской письменности.

Но почему московский писец оказался на Украине и написал Псалтирь в Киеве? Чтобы ответить на этот резонный вопрос, необходимо предварительно, в общих чертах, представить себе, в какой именно из многочисленных московских книгописных мастерских были переписаны Евангелие Хитрово и Евангелие из Успенского собора. Где служил писец Киевской Псалтири и не имела ли эта среда постоянных или временных культурных связей с южной Россией?

Несомненно, что эта мастерская занимала привилегированное положение в Москве. Она пользовалась богатыми заказами и не знала недостатка в дорогостоящих материалах: в превосходном пергамене, в редких красках и золоте. Рукописи, переписывавшиеся в Древней Руси лицами, для которых профессия книгописца была всего лишь побочным и даже случайным делом, не могут идти в сравнение с Киевской Псалтирью и Евангелиями Хитрово и Успенского собора. Рукописи, создававшиеся в многочисленных монастырях, отличаются еще более бедным общим видом. Памятники, подобные интересующ0им нас рукописям, возникали чаще всего в мастерских, сочетавших письменную культуру с художественной. Такими центрами на Руси являлись епископские и митрополичьи кафедры, а также, в отдельные периоды истории, великокняжеские дворы.

Даже поверхностная классификация русских рукописных книг XIV-XV веков по месту их изготовления показывает, что лучшие по оформлению и качеству письма рукописи происходят из мастерских, находившихся под покровительством новгородских епископов и московских великих князей и митрополитов. Учитывая близость заказчика Киевской Псалтири владыки Михаила к московской митрополии и связь Евангелия из Успенского собора с кафедральным храмом московских митрополитов, следует предположить, что рукописи вышли из книгописной мастерской, существовавшей при московской митрополичьей кафедре. Относительно Евангелия из Успенского собора, окованного массивным золотым окладом времени митрополита Фотия (1410-1431 гг.), можно уверенно утверждать, что оно предназначалось специально для этого собора.

Существует еще одна рукопись, не имеющая в силу характера ее текста, самостоятельной художественной ценности, но также важная. Это Синодик Успенского собора Московского Кремля, часть которого переписана почерком, идентичным почерку Евангелия из того же собора. В исторических главах Синодика записаны имена погибших в битвах на реке Вожже и на Куликовом поле москвичей и жителей других русских городов, которые находились под властью московского великого князя. Уже одно это обстоятельство указывает на московское происхождение памятника. А так как Синодик, подобно Евангелию, постоянно хранился в Успенском соборе Московского Кремля, нет сомнений в том, что он и написан специально для этого собора. Все предположения, следовательно, связывают лучшие московские рукописные книги именно с этим собором и близкими к нему лицами.

Существенное значение для определения школы письма, памятником которой является Киевская Псалтирь, и мастерской, где написана эта рукопись, имеет указание писца Спиридония на его протодиаконский сан. Киевская Псалтирь – единственная древнерусская книга, переписанная протодиаконом. Если не учитывать множества "рабов божиих", трудившихся над перепиской книг в XI-XV веках и не сообщающих о себе более подробных сведений, то остальные писцы – это преимущественно монахи, диаконы, дьяки, попы и поповы дети. Протодиакон – исключительное явление в писцовом деле, но не потому, что лица этого звания не знали грамоты или не умели писать, а потому, что сан и должность протодиакона были достаточно редкими. В XIV-XV веках это была должность, свойственная лишь определенным учреждениям русской церкви: кафедральному митрополичьему собору или значительной епископской кафедре.

"Протодиакон" в переводе с греческого означает "первый, главный диакон", и здесь уместно сказать о диаконах вообще и, особенно, об их значении в русской церковной жизни. Диаконы составляли часть церковной иерархии, занимая третье место после епископа и пресвитера. Не будучи посвящаемы для совершения таинств, диаконы были обязаны помогать священникам: читать Евангелие, кадить ладан, следить за порядком и чинов богослужения, а также быть посредниками в отношениях епископа или пресвитера с общиной верующих.

Штат православной церкви должен был состоять (и в идеальных случаях действительно состоял) из священника, диакон, дьяка и пономаря. Но, как единодушно свидетельствуют русские историки, "дьяконы не считались у нас в древнее время необходимостью, а, напротив, были чрезвычайно редки" и содержались, главным образом, при кафедральных соборах, а не обычных церквах. Это были, как правило, ближайшие помощники епископов, и влияние их на текущие дела нередко оказывалось более значительным, чем влияние стоявших на иерархической лестнице выше, чем диаконы, священников. Так это повелось с древности и продолжалось затем в течение многих веков.

В диаконский сан поставлялись лица, находившиеся непосредственно при каком-либо местном архиерее. Но в церкви как учреждении в целом возвышался один диакон с особым значением и саном. Он назывался архидиаконом, если был в монашеском звании, или протодиаконом, если принадлежал к белому духовенству. Если диаконы рассматривались как глаза и уши епископов и руки священников, то протодиаконы были глаза и уши митрополитов и руки протоиереев.

Протодиакон был не только почетной фигурой в церковной жизни, но и приближенным лицом высших иерархов русской церкви. И потому у нас есть все основания рассматривать протодиакона Спиридония, учитывая высказанные выше соображения в пользу принадлежности Киевской Псалтири к памятникам московской школы письма, как москвича, представителя московской митрополичьей кафедры, и, следовательно, лицо, близкое к личности митрополита Киприана.

Указание писца Псалтири 1397 года в послесловии к рукописи на место ее написания – "а писана в граде в Киеве" – имеет явно намеренный характер, словно автор приписки желал обратить внимание читателя на это обстоятельство в первоначальной истории памятника. Подобные указания нетипичны для рукописей, изготовлявшимися писцами в их родных городах, для церквей и жителей этих городов. "Выходные данные" ограничивались упоминанием местного князя, епископа, священника, старосты, игумена или церкви, имена и названия которых говорили сами за себя и не требовали дополнительных пояснений. Если же сообщалось о городе, то это сообщение редко подавалось так подчеркнуто, как в Киевской Псалтири. Но иногда писцу или заказчику требовалось указать будущим владельцам рукописи на исключительные обстоятельства создания книги. Чаще всего это делалось тогда, когда рукопись, переписывавшаяся в одном месте, предназначалась для отсылки в другое. Таково, например, Сийское Евангелие 1339-1340 годов, написанное "в граде Москве" для монастыря святой Богородицы на Северной Двине, а также отдельные славянские книги, создававшиеся в монастырях Царьграда и Афона и предназначавшиеся для России. Иногда писец, уроженец одного города, работал в другом, и тогда в рукописях также появлялось специальное упоминание о месте переписки. Образец книги с подобной записью – Минея четья 1397 года, написанная уроженцем Новгородка Литовского поповичем Березкой в городе Каменце Гродненском. Именно к такого рода книгам относится и Киевская Псалтирь.

Поскольку Спиридоний служил, очевидно, протодиаконом в Успенском соборе Московского Кремля и переписывал книги при московской митрополичьей кафедре, во главе которой находился Киприан, легко установить причины переезда Спиридония в Киев, где он и написал рукопись. По сообщению московских летописей, Киприан с марта 1396 по сентябрь 1397 года жил в Киеве. Посетив на пути из Москвы Смоленск, незадолго перед этим захваченный литовским великим князем Витовтом, и поставив здесь епископа, Киприан "оттоле идее к Киеву и тамо пребысть полтора года". Это была одна из многочисленных поездок Киприана в разные концы митрополии, которые он совершал в течение своего правления.

Согласно летописным данным, вместе с Киприаном в Киев ездил и бывший смоленский владыка Михаил, которого Майков В.В. в статье, посвященной этому вопросу, правильно отождествил с заказчиком Киевской Псалтыри. Московские митрополиты, отправляясь в путь, брали великое множество советников, бояр, священников, диаконов, дьяков и прочих церковных причетников, а также слуг, охрану, переводчиков и гонцов. Вот почему протодиакон Спиридон неминуемо должен был оказаться в Киеве, где он, очевидно, и жил, исполняя свои церковные обязанности в Софийском соборе и переписывая на досуге заказанную ему епископом Михаилом рукопись Псалтири.

Личность Михаила, упомянутого в записи протодиакона Спиридония, уже освещена в статье Майкова В.В., которому удалось восстановить отдельные факты его биографии. До начала 80-х годов XIV века Михаил проживал в московском Симоновом монастыре. Здесь он пользовался большим почетом как мудрый, учительный старец. Именно под его началом находился в первые годы своей иноческой жизни Кирилл Белозерский, постригший в Симоновом монастыре. В 1383 году самозваный митрополит Пимен поставил Михаила смоленским епископом. Фактическое пребывание Михаила на смоленской кафедре было недолгим, так как с конца 80-х годов он становится дипломатическим представителем и советником при московских митрополитах. В 1389 году владыка Михаил сопровождал Пимена в Константинополь, причем именно его чернецу Игнатию принадлежит замечательное по картинной изобразительности и исторической ценности описание "Хожения Пиминова в Царьград".

Хотя епископ Михаил выполнял поручения Пимена, более тесные отношения связывали его с Киприаном. Когда Пимен неожиданно скончался в Константинополе и патриарх утвердил русским митрополитом Киприана, вместе с Киприаном на Русь отправился и Михаил. В последующие годы он постоянно находился в свите Киприана, с которым ездил, в частности, в 1391 году в Тверь, а в 1396 и 1397 годах – в Смоленск и Киев. В это время Михаил уже не был смоленским епископом, так как известно о поставлении на смоленскую кафедру в 1396 году Насона, а под 1397 годом летопись сообщает о смерти в Москве смоленского епископа Даниила – предшественника Насона.

Таким образом, если летописцы и протодиакон в своей приписке к Псалтири называют Михаила владыкой, то они делают это из уважения к нему либо косвенно указывают на необычайные обстоятельства перевода епископа из Смоленска в Москву. Владыка Михаил умер 6 мая 1402 года и похоронен в Троице-Сергиевом монастыре. Не исключено, что он был пострижеником Троицкого монастыря и учеником Сергия Радонежского, поскольку Симонов монастырь, где Михаил находился в 70-е годы XIV века, основан при личном содействии Сергия, а у монахов было в обычае возвращаться перед смертью в монастырь, где они постриглись. Так или иначе, большая часть жизни Михаила связана с Москвой, и, вероятно, он был уроженцем Москвы.

Итак, Псалтирь 1397 года написана в Киеве, но заказана жителем Москвы, выполнялась москвичом и в московском окружении. Поэтому ее и надо рассматривать как памятник московской, а не киевской письменности.

Известно, что в 1518 году Киевская Псалтирь находилась у земского подскарбия Литовского великого княжества Аврама Езофовича и была вложена им в православную Никольскую церковь города Вильно. А где рукопись находилась между 1397 и 1518 годами? Можно лишь предполагать пути перехода Киевской Псалтири из рук ее московского заказчика в руки литовского казначея.

Вероятнее всего, Киевская Псалтирь – вкладная рукопись, а не книга, изготовленная для домашнего или келейного чтения. Келейные Псалтири, согласно византийской традиции, воспринятой на Руси, переписывались в меньшем формате и редко оформлялись так роскошно, как Псалтирь 1397 года. Киевская Псалтирь, очевидно, задумана и выполнена для церкви или монастыря. К сожалению, можно только догадываться о месте первоначального хранения рукописи.

Надо, кажется, сразу отказаться от мысли, что это был Киев. Если Киприана благодаря его бесконечным скитаниям по Руси с Киевом, где он жил в 70-х и 80-х годах XIV века, связывали личные воспоминания и церковные дела, то биография Михаила не дает решительно никаких оснований предполагать, что заказанная им лицевая Псалтирь предназначалась для киевского храма. Киев в XIV столетии не был значительным городом. Его слава столицы великой русской державы X-XI веков давно отошла в прошлое. Великолепные здания, украшенные фресками и дорогими мозаиками и разрушенные в 1240 году полчищами Батыя, лежали в развалинах, на которые ютилось случайное "местечковое" население.

Длительная и острая дискуссия, проходившая в XIX веке между объективно настроенными учеными, отстаивавшими тезис о запустении Киева в XIII-XIV веках, и украинскими националистами, которые уверяли общественность о расцвете города в это время, была решена раскопками Киева, осуществленными Каргером М.К. Эти раскопки обнаружили незначительные культурные напластования послемонгольского периода в центральной части города вплоть до XVIII-XIX веков.

Имеется еще одно свидетельство, которое не позволяет предполагать, что Псалтирь 1397 года предназначалась для Киева. Составители Густынской летописи, отражавшей позицию официальных кругов Литовского великого княжества, в составе которого находился Киев на рубеже XIV-XV веков, обвиняли московскую церковную администрацию в пренебрежении к древним киевским святыням и даже в расхищении сокровищ киевской кафедры.

Если владыка Михаил не был заинтересован помещать драгоценную рукопись в Киеве, то равным образом маловероятно, что Киевская Псалтирь находилась в XV веке в Москве или Троицкой лавре. Зато Смоленск является наиболее вероятным городом, куда мог отправить Киевскую Псалтирь ее заказчик. Здесь Михаил был епископом, и хотя неизвестные обстоятельства рано лишили его кафедры, современники не переставали считать Михаила смоленским святителем. В послесловии протодиакона Спиридония к Псалтири он также называется владыкой. Известно, что лица, назначавшиеся московской митрополией епископами на западнорусские кафедры, вследствие сложной политической обстановки в этих городах не выражали особой радости по поводу своих назначений. Нельзя ли думать об аналогичном поведении епископа Михаила и, в частности, о том, что именно для смоленского собора Успения Богородицы он заказал или завещал лицевую рукопись Псалтири?

Пребывание Аврама Езофовича в 1496-1505 годах в должности старосты смоленского невольно наводит в свою очередь на предположение, что Киевская Псалтирь, если она действительно находилась в Смоленске, приобретена Глембицким в этот период его жизни. Будучи главой смоленского мещанского населения, Авраам Езофович проживал непосредственно в Смоленске. Здесь он и мог получить рукопись, которая, возможно, уже не принадлежала собору, являясь собственностью частного лица.

Читать продолжение старинной книги