Через Заблудов Иван Федоров попал во Львов и Острог, положив начало украинскому книгопечатанию. Однако в литературе высказывалось мнение, что и ранее его приезда во Львов там существовало книгопечатание. Бандтке высказывал надежду, что когда-то найдутся произведения славяно-русской печати много старше Апостола Ивана Федорова 1574 года, так как, судя по надписи на его надгробной плите, он только возобновил книгопечатание, пришедшее в упадок: "друкование занедбалое обновил". Иван Огиенко относит эти слова не к одному львовскому книгопечатанию, а ко всему юго-западному русскому, которое возникало и в Кракове, и в Вильне, и в Несвиже, но нигде прочно не укоренилось. Сам Огиенко сомневается, чтобы во Львове раньше Ивана Федорова не появились западные печатники, так как Львов имел тесные связи с западом. Кроме того, своего ученика Гриня Ивановича Иван Федоров отдал к мастеру Лаврину Пилиповичу для обучения на два года. "Значит, - говорит Огиенко, - еще до Ивана Федорова здесь был друкарь", но он забывает, что по его же собственным словам Гринь был отдан в ученье не раньше конца 1570-х годов.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Зубрицкий утверждает, что в Львове до Ивана Федорова должна была возникнуть русская типография: ведь были же типографии в Кракове, в Вильне, возникшие много раньше, так почему же не быть русской типографии и в Львове; в львовском и перемышльском диоцезах, по его словам, было до 4 тысяч православных церквей. Кроме надгробной надписи, о которой уже упоминалось, он старается использовать для доказательства своей мысли одно место из послесловия к львовскому Апостолу 1574 года. Иван Федоров говорит о своем приезде во Львов, о трудах и лишениях, которые он претерпел во время пути, "и когда вселшумися в преименитом граде Лвове, яко по стопам ходящее топтаным некоего богоизбранна мужа начах глаголати в себе молитву сию". Дальше следует самая молитва, видимо, составленная самим Иваном Федоровым.

Место это неясное: хотел ли Иван Федоров сказать, что он приехал во Львов по чьим-то стопам, или что он начал молиться по примеру какого-то мужа? Если бы после слова "мужа" был какой-нибудь знак препинания, то надо было бы толковать эту фразу так, что здесь говорится о приезде; при отсутствии знака препинания можно предполагать, что о молитве, или же что знак препинания пропущен. Зубрицкий видит в этой фразе указание на печатника, предшественника Ивана Федорова, ранее его прибывшего во Львов; его-то и называет Иван Федоров богоизбранным мужем.

Применить такое название к рядовому печатнику было бы со стороны Ивана Федорова довольно странно (правда, Франциск Скорина сам себя называет несколько раз хотя не богоизбранным, но избранным мужем). Такое название он мог бы применить разве к какому-нибудь высокопоставленному лицу, светскому или, скорее, духовному, если толковать, что он приехал вслед за этим лицом, или к автору молитв, которому он подражал, составляя свою молитву, например, Василию Великому или другому духовному писателю, если принять второе толкование. Анализ обоих упомянутых памятников – надписи и послесловия – показывает, что бесспорных выводов на основании их сделать нельзя.

Наиболее веским аргументом против существования типографии во Львове раньше Ивана Федорова служит то, что при основании типографии ему пришлось столкнуться с неосведомленностью львовской цеховой организации в вопросе о разрешении мастеру-печатнику иметь в своей типографии печатника или столяра, помимо плотничного или столярного цеха. Для разрешения этого недоумения из Львова обращались в Краков. На основании прецедента, бывшего в Кракове, Ивану Федорову было разрешено взять этого мастера на одну определенную работу; если бы уже раньше какая-нибудь типография существовала во Львове, то незачем было бы ездить в Краков: конфликт был бы разрешен согласно уже известной местной практике, да и самый конфликт не мог бы возникнуть.

Львовский Апостол во многих отношениях представляет собою копию московского. В нем то же расположение набора, тот же счет листов текста. Собственно текста в нем так же, как и в московском Апостоле, 259 листов, но ввиду более длинного послесловия с лирическими отступлениями, листов 2-го счета 264, а не 261, как в московском; листов 1-го счета также больше: вместо 6 ненумерованных в нем 15, так как в нем лишние главы; 1-й пустой лист имеет на обороте герб Ходкевича, а на обороте последнего, 264 листа 2-го счета – типографская марка Ивана Федорова. С левой стороны в нее вставлен герб города Львова, а с правой – знак самого Ивана Федорова. Между 1-м и 3-м листами текста – гравированное изображение апостола Луки в рамке. Однако в ней произошли изменения: она треснула в верхней половине, а, кроме того, спилены внутренние выступы, за которые зацеплялась внутренняя доска с изображением апостола Луки, а самое изображение вставлено новое. На этой новой внутренней доске намеренно продолжен рисунок наружной рамки, чтобы их объединить, но объединение это сделано не особенно искусно.

На изображении апостола Луки, а также на гербе города Львова видны инициалы гравера WS, на первой гравюре над монограммой изображен нож. Расшифровка имени этого гравера до сих пор не сделана, но в словаре Наглера 1879 года сказано о гравере с ножом над WS, что иногда эти буквы бывают заключены в прямоугольник, иногда бывают переплетены между собой. Имени гравера не знает и Наглер, но определяет его следующим образом: неизвестный гравер, который работал в середине XVI века в Кракове. Ему принадлежат небольшие гравюры в Библии 1575 года, изданной Николаем Шарфенбергом в Кракове, он же гравировал виньетку с гербом короля Сигизмунда Августа. Очевидно, он был специалист по тем гравюрам, которые заказал ему Иван Федоров. Герб Хокевича не имеет знаков этого неизвестного гравера, потому что это доска из заблудовской Псалтири с часословцем. Должно быть ее резал сам Иван Федоров и вставлял ее в рамку московского Апостола.

Интересно отметить, что для этой Псалтири вырезано около 30 досок: 20 инициалов, 4 заставки, 2 мелких украшения, добавляемых иногда к заставкам, герб Ходкевича, гравюра, изображающая царя Давида, и 4 украшения, помещаемых над каждой страницей, два – для левой, и два – для правой. Псалтирь издана одним Иваном Федоровым, когда Петр Тимофеев уже уехал в Вильну, так что нет оснований сомневаться в способностях Ивана Федорова, как гравера, и думать, что он не сумел бы при желании заново перерезать рамку из Апостола.

Так же и вновь вырезанные для львовского Апостола доски заставок свидетельствуют о высоком искусстве мастера; так как все эти доски объединены именем одного печатника, то естественно приписать их Ивану Федорову. Так можно думать относительно орнамента в узком смысле; гравюра же с изображением человека, может быть, и на самом деле затрудняла Ивана Федорова, раз он не стал сам резать изображения апостола Луки, а заказал его какому-то краковскому граверу.

Но некоторые исследователи считают, что Иван Федоров не мог быть гравером: потому-то он и отдал своего ученика Гриня Ивановича в учение другому мастеру, что он считал себя несостоятельным в каком-то отношении. К сожалению, неизвестно, чему Гринь должен был научиться у Пилиповича. Известно только, что, когда он по окончании ученья приехал в 1579-1580 годах в Острог, он уже был вполне образован. Обучать Гриня он, может быть, не взялся потому, что отдал его в ученье в конце 1570-х годов, когда, он был постоянно в разъездах между Львовом, Острогом, Дерманью, когда он, по некоторым сведениям, ездил даже на Балканский полуостров, то есть занимался организацией острожской типографии, и обучение помощника было для него мелким делом, которое он не мог тщательно выполнить.

А между тем в Апостоле 1576 года, так называемом "с привилеей", изданном без обозначения места издания, и в виленском 1591 года выгравирована очень хорошая копия московской гравюры. Оттиск сделан, конечно, с новой доски, но сходство со старой доской полное. Издание 1576 года в библиографии относится большею частью к виленским, и действительно, оно сильно напоминает позднейшее виленское издание 1591 года. А в 1570-х годах в Вильне жил Петр Тимофеев, так что легко можно себе представить, что он был автором московского изображения апостола Луки и при представившемся ему случае перегравировал его с большой точностью.

Но, конечно, случай перегравировки и подражания ничего не доказывает. В той же Вильне в 1586 году, например, была перепечатана заблудовская Псалтирь, и весь орнамент и изображение царя Давида повторены самым тщательным образом. А изображение царя Давида и весь орнамент, если судить формально, принадлежали, несомненно, самому Ивану Федорову.

Кроме московского шрифта, в львовском Апостоле есть как бы зародыш будущего острожского шрифта. На листах 1-го счета №№ 5, 6 и 7 на верхних и боковых полях, есть примечания, иногда несколько слов мелким, как бы курсивным шрифтом, по размеру и рисунку напоминающим будущий острожский шрифт. Но шрифт этот возбуждает сомнение: не были ли эти надписи награвированы, а не набраны. Отсутствие однообразия в буквах, положение этих строк несколько наклонное относительно главных, указывает, что шрифт еще не был отлит, а создавался только его рисунок. Сравнение этих надписей в нескольких экземплярах, имеющихся в Библиотеке имени Ленина, убеждает во всяком случае окончательно в том, что эти надписи печатаны не на станке вместе с текстом, а отдельно, штампом от руки, так как они отстоят от текста в разных экземплярах на разные промежутки.

Изданием Апостола 1574 года Иван Федоров положил начало книгопечатанию на Украине. Ему пришлось работать здесь в совершенно неизвестных и непривычных для него условиях. В Москве и Заблудове у него были могущественные покровители, обеспечивавшие ему денежную сторону его работы, а здесь он оказался в среде цеховых отношений, ему пришлось вести тяжбы по вопросам организации работы в цеховом обществе; от зажиточных горожан, несмотря на усиленные просьбы, Иван Федоров помощи не добился.

Помощь ему пришла от общественной организации – львовского православного братства, организации небогатой. Искренняя благодарность, которая звучит в послесловии по адресу гетмана Ходкевича, показывает, что он, вероятно, позволил Ивану Федорову увезти с собой заблудовскую типографию, и только благодаря этому работа во Львове и могла возобновиться, несмотря на скудость средств. Именно этим, наверное, и объясняется то сходство львовского и московского Апостолов, которое не было результатом бессилия Ивана Федорова создать что-либо новое, а произошло вследствие необходимости использовать возможно больше старые материалы.