Помолвка была совершена в соборе Петра и Павла, потом состоялся прием у римского папы. Послы присутствовали на секретном заседании консистории. Тут они представили незапечатанную грамоту великого князя на небольшом пергаментном листке с подвижною золотою печатью, На грамоте значилось несколько слов на русском языке: "Князь Белой Руси Иван, ударяя себя в лоб, шлет привет великому Сиксту, римскому первосвященнику и просит оказать доверие его послам". Послы поздравили папу с восшествием на престол и поднесли подарки: мантилью и 70 собольих шкурок.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ

Папа хвалил князя за то, что тот принял флорентийскую унию и выразил желание на брак с христианкой, воспитанной под сенью апостольского престола. Была выражена благодарность за подарки. Папа назвал невесту дочерью апостольского престола и святой Коллегии, так как она долгое время воспитывалась на средства церкви. Потом папа выразил пожелание, чтобы помолвка была совершена в базилике главы апостолов. Так писал Маффен. В его писании грубый ляпсус: флорентийская уния никогда не была принята в Москве. Уния 1449 года была поддержана в польском Киеве, который в 1458 году признал главенство папы.

Собственно обручение состоялось в Ватиканском соборе. Принцессу окружало избранное общество: королева Боснии Екатерина, изгнанная турками, и ее окружение - единственные славянские женщины, находившиеся при обручении будущей московской царицы. Медичи были представлены Клариссой Орсини. Знатнейшие патрицианки Рима, Флоренции и Сиены явились в храм. Кардиналы прислали своих представителей. Однако имя епископа, совершившего обряд, история позабыла! И ни одного грека на торжестве! Невестка императора Константина (дяди Зои) Анна провожала ее к алтарю.

Во время торжества обручения произошел досадный инцидент. При обмене колец Вольпе, застигнутый врасплох, должен был признаться, что не привез перстня для невесты, так как в Москве-де нет такого обычая. Его извинения показались подозрительными, явились сомнения в его полномочиях. На следующий день Сикст IV в присутствии всей консистории сетовал на то, что посол действовал без формальных полномочий своего царя. К самой виновнице торжества Сикст IV до самого конца относился отечески-великодушно. Казалось, дело близилось к развязке. Да и пора было: ведь от начала сватовства до самого бракосочетания прошло целых четыре года!

Что представляла из себя на вид знаменитая царевна Зоя Палеолог? Этот вопрос всего сильнее, конечно, интересовал самого жениха. Необходим был портрет невесты. Вольпе, посланный великим князем в 1472 году за портретом, все же извернулся: он из Рима «царевну на иконе писану привезе». Интересный портрет этот не сохранился до нашего времени, а любопытно было бы сравнить его с тем противоречивым, какой дошел до нас в письменных отрывках.

Разнобой уже в отношении роста: по одним данным - она невысокого роста, по другим - выше среднего. По Виссариону, Зоя Палеолог была красавица, достойная своих знаменитых предков: ласковая и прекрасная, умная и осторожная. Другие указывают на черты хитрости и злости в ее характере. Но, кажется, особой приметой ее внешности была исключительная полнота.

Бойкое перо одного гуманиста, Луиджи Пульчи, набросало нам портрет византийской принцессы. Флорентийский поэт оказался чересчур суровым по отношению к Зое, Его Дульцинея, красавица, жена Лоренцо Медичи, сделала требуемый этикетом визит невесте Ивана, Пульчи воспользовался этим случаем, чтобы дать волю своему злому остроумию. "Я тебе кратко скажу, - писал он своему другу Лоренцо Медичи, - об этом куполе или, вернее, горе сала, которую мы посетили. Право, я думаю, что такой больше не сыщешь ни в Германии, ни в Сардинии, Мы вошли в комнату, где сидела жирная, как масленица, женщина. Ей есть на чем посидеть... Представь себе на груди две большие литавры, ужасный подбородок, огромное лицо, пару свиных щек и шею, погруженную в груди. Два ее глаза стоят четырех. Они защищены такими бровями и таким количеством сала, что плотины реки уступят этой защите. Я не думаю, чтобы ее ноги были похожи на ноги Джулио Тощего. Я никогда не видел ничего настолько жирного, мягкого, болезненного, наконец, такого смешного, как эта необычная betania. После нашего визита я всю ночь бредил горами масла, жира и сала, булок и другими отвратительными вещами".

Пульчи нарисовал не портрет Зои, а карикатуру. Едкость насмешек вызывалась грубо-материальной причиной. Дело в том, что во время визита беседа затянулась. Несмотря на поздний час, гостям не предложили ни закуски, ни вина...

Упомянутая Кларисса Орсини (жена Лоренцо), более опытная в оценке красоты, не колеблясь, признавала принцессу прелестной, Многие летописцы придерживались того же взгляда. Среди безжалостных насмешек поэта, настроенного сатирически, можно уловить лишь одну реальную, живую черту. При утонченных дворах Италии, среди женщин Возрождения - изящных, остроумных и нежных - тучная и тяжелая гречанка была не на месте. Судьба Зои предназначила ее Северу.

Но одной карикатуры на человека историку мало. К сожалению, сведения наши о Софье так скудны и отрывочны, что трудно восстановить ее облик. Перед нашими глазами мелькает неясный силуэт. Софья была дочерью Палеологов времени упадка. Кровавые семейные распри, лишения и несчастья, может быть, ожесточили ее характер и развили наименее благородные влечения ее сердца. Она променяла изгнание на трон и очутилась в совершенно чуждой для нее среде. Русские невзлюбили Софью. Она была, по их мнению, женщиной гордой и надменной, притом необыкновенно коварной интриганкой. Зато Софья открыла заповедные двери терема. Она давала аудиенции иноземцам и снаряжала посольства к венецианской сеньории. Все это были неслыханные доселе новшества. Великий князь становился все более недоступным, уединяясь в своем величии, становясь все более самодержцем и решая почти все дела в «спальне», Злостную причину всего этого усматривали в давлении Софьи на великого князя.

Зато она утешала "старую" Москву в другом отношении: она была искренно православной! Она ревностно исполняла все внешние обряды православия. Судя по летописям, Софья едва ли не изведала чудес. Удрученная нехваткой сына, Софья отправилась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Там, в экстазе видения, ей удается вымолить желанную милость. Другим доказательством благочестия Софьи могут служить советы, которые она давала своей дочери Елене, бывшей замужем за католическим государем. Вообще, Софья постоянно являлась горячей защитницей православия.

Вопрос о приданом Софьи Палеолог стоит в истории чрезвычайно своеобразно. С одной стороны, она нищая сирота-бесприданница, а с другой - обладала неслыханным в мире по ценности "приданым". Но фактическое положение «царевны-бесприданницы» сказалось болезненно на ее личных переживаниях, ожесточило ее и с тем большей легкостью бросило в берлогу царственного медведя в глуши московского Залесья, Бесприданница! Из-за этого расстроилась ее первая партия с итальянским маркизом, то же, по всей видимости, случилось и с королем кипрским...

Виссарион особенно остро воспринимал эти удары судьбы, едва ли не более болезненно, чем сама Софья, Кардинал самоотверженно хлопотал о ее приданом: готов был заложить свое движимое и недвижимое и все, чем владели ее братья, Андрей и Мануил. Папой на приданое сироте было ассигновано шесть тысяч дукатов помимо подарков. Своим приданым сама Софья считала Византию и византийскую царскую библиотеку. Имела ли она право так считать? Ведь был в живых ее старший брат Андрей, последний представитель мужской линии династии и, после смерти отца,- законный наследник византийского трона, и сам он считал себя наследником престола отца.

Пирлинг готов лишить его этого права на том основании, что Андрей не пытался вернуть это право оружием и даже не прибегал за помощью к европейским дворам. И мудро делал! Он понимал реальное соотношение вещей. На его глазах складывался проект крестового похода против турок (отца с папой) и как он бесславно рухнул, Андрей оказался до конца реалистом, он понимал, что, при всех правах, византийский трон - "синяя птица", и предпочел использовать свои права иначе: он продавал их европейским честолюбцам и оптом и в розницу.

"Андрей пустился в торговлю, - говорит Пирлинг, - стал разъезжать по Европе, чтобы продавать свои наследственные права на звонкую монету. Последняя Андрею была тем более нужна, что Ватикан стал снижать ему пенсию". Поэтому, можно думать, когда царская греческая библиотека была в Риме и в его полном распоряжении, он выбрал из отмеченных ящиков более ценное, чтобы торговлею с рук поддерживать свой скудный паек. Такой была в его руках и хризобулла на пергаменте с пурпуровой подписью и золотой печатью. Хризобулла была в его руках в 1483 году. Можно только догадываться, что он специально приезжал в Москву, чтобы погреть руки в отцовских сундуках, которые сам же и устраивал в подземном аристотелевском сейфе в Московском Кремле. По тому же, надо думать, делу приезжал он в Москву и в 1490 году: доступ в подземную библиотеку ему был беспрепятственно открыт! Ведь это он с отцом спас ее от погрома турок, на радость человечеству; ведь это он один (Софье было не до того) заботился о благополучной доставке бесценного сокровища в Москву; ведь это он с Фиораванти (отцом и сыном) и с юным Солари размещал ее в новом, добротном, каменном подземном мешке! Ему ли было не рыться в ней свободно за "хризобуллами" разного рода?

Но и другое важное дело влекло его в Москву - сестра и ее неизменные претензии на византийское наследство. «Смотрела ли Софья Палеолог на Византию, как на свое приданое, - спрашивает Пирлинг, - и внушила ли эту мысль своему супругу?». Несомненно, но только теоретически: фактическими правами на Византию она не обладала, Но была возможность приобрести это право: перекупить у брата первородство за "чечевичную похлебку" звонкой монеты. Может быть, она сама и вызывала его дважды с этой целью в Москву.

Андрей, во всяком случае, не прочь был поторговаться с сестрой. Ведь он уже дважды продавал свое первородство (королям французскому и испанскому), почему не поделиться им с родной и честолюбивой сестрой. Для этого надо было лично ехать для переговоров в Москву. В Москве, как отмечено, был он трижды. В первый раз в - 1472 году и пробыл в Москве несколько лет, пока не прибыл и не построил подземного книжного сейфа Аристотель Фиорованти. Во второй раз пробыл в Москве с год (1480-1481 гг.); в третий раз пробыл шесть лет (1490-1496 гг.).

"Русские летописи выказывают ему мало сочувствия; они сухо отмечают, что одно из посещений брата стоило царевне Софии немало денег". Последнее обстоятельство вызывает у Пирлинга подозрение: "Не вступил ли Андрей в сделку со своей сестрой и, как новый Исав, не продал ли он за деньги права своего первородства?" Думается, это сомнению не подлежит. У Кремля с Византией кроме многих других была еще одна общая черта; и там и здесь могли происходить события, и даже целые дворцовые перевороты, результаты которых обнаруживались, но их подробности оставались тайною.

Удивительно ли, что не только судьба права на Византию, но и конкретная библиотека византийская - эта глубокая династическая тайна Палеологов, раз попав в Москву, пребыла непроницаемою тайной вплоть до наших дней? Какой же изо всего вывод. Что Софья приехала в Москву не нищей бесприданницей, а царственной невестой с богатейшим приданым, какое только знал когда-либо мир.

Брак, так нашумевший в истории, удостоился даже особой фрески, обессмертившей его. Об этой фреске писано уже кое-что, но неясностей в тех писаниях много, а туману еще больше. Лично я в Риме фрески не изучал, фотоснимка с нее, изданного в томе ХV "Записок Московского археологического института" за 1912 год в трех просмотренных экземплярах этого тома, в Ленинской библиотеке не оказалось, и сделать что-либо в этом смысле названная библиотека не могла.

Привожу поэтому высказывания писавших о фреске, представляя читателю самому выбирать вариант, который ему представляется наиболее вероятным. Первым писал о фреске Успенский Ф.И. «В одной из римских церквей, обращенных в настоящее время в больницу, есть фресковая живопись, представляющая Сикста IV, окруженного государями, лишенными своих царств. Между представленными здесь фигурами должна находиться и Софья Палеолог, как можно заключить из латинской надписи (в шесть строк), в которой упоминаются имена Андрея Палеолога, Леонардо Токко и Софьи Фоминичны Палеолог. Фреска - это живопись, современная событиям, и потому должна представлять портреты Андрея и Софьи Палеолог и, конечно, заслуживала бы издания»,

Успенский запросил о фреске настоятеля русской церкви в Риме, архимандрита Пимена. Тот ответил: "В одной из палат больницы, между двух окон, на высоте 9 или 10 метров, фреска представляет папу Сикста IV сидящим на троне. Перед ним три коленопреклоненных фигуры с венцами на головах; эти фигуры должны изображать Фому Палеолога с его двумя сыновьями или его сыновей и деспота Эпирского Леонардо Токко. На втором плане картины, позади упомянутых фигур, находятся еще мужские и женские изображения, между последними должна быть боснийская королева и Софья Палеолог. Сфотографировать фреску очень трудно, скопировать неудобно - больные. Костюмы заставляют предполагать, что фреска сделана не в ХV веке, а гораздо позже и, следовательно, едва ли можно смотреть на изображения, как на портреты".

Отец Пирлинг в своей упомянутой книге «Россия и папский престол», книга 1, пишет на странице 196: "Фрески Санта Спирита, изображающие жизнь Сикста IV,  сохранили память о щедрости этого папы. Налево от прекрасного алтаря, воздвигнутого Палладио, на высоте свода, виднеется стенная живопись, более позднего происхождения, чем остальные картины, Изображает она Зою, склонившую колени перед папой. Рядом с Зоей художник поместил, также на коленях, ее жениха. Оба увенчаны коронами. Папа изображен вместе с Андреем Палеологом и Леонардо Токко. Он протягивает Зое кошелек".

Чарыков Н.В. лично фреску изучил, сфотографировал и, как отмечено, издал в томе ХV "Записок Московского археологического института" за 1912 год при статье "Об итальянской фреске, изображающей Иоанна III и Софью Палеолог".

"Прилагаемая фотография снята в 1900 году по нашему распоряжению с фрески, находящейся в Риме в больнице святого Духа. Больница эта была основана в VIII веке усердием короля саксов Ина для паломников-саксов, при папе Григории II. Преемники последнего, и в особенности Иннокентий III (1198-1216 гг.), заботились о поддержании и улучшении помещений больницы и сооруженной при ней издавна церкви. Однако, ко времени избрания на папский престол Сикста IV (1471-1484 гг.), здание пришло в такую ветхость, что оно было заново перестроено, причем больница была значительно увеличена, разукрашена живописью и приведена, в общем, в тот вид, в котором она находится в настоящее время. Верхняя часть стены главной палаты больницы окаймлена фресками, изображающими наиболее значительные эпизоды из жизни Иннокентия III и самого Сикста IV,  а так как брак Московского великого князя Иоанна III с Софией Палеолог состоялся при Сиксте IV, в 1472 году, то и это событие является предметом одной из упомянутых фресок - той самой, которая воспроизведена на нашем снимке и которая, насколько нам известно, впервые теперь печатается. О ней упоминает отец Пирлинг в своей капитальной истории сношений России со Святейшим Престолом".

Чарыков Н.В. касается этой фрески с археологической точки зрения - относительно времени, когда эта фреска была написана. «Как интересна была бы она, если бы она была современна увековеченному ею событию! В таком случае можно было бы увидеть в изображении Софии и Андрея Палеологов и, пожалуй, Иоанна Васильевича, портреты, а в тех одеяниях, в которые они облачены, ценные археологические документы. К сожалению, положительные данные, дополненные нашими изысканиями в архиве больницы, доказывают, что фреска была написана не ранее, как через 127 лет после отъезда Софии Палеолог из Рима в Москву.

Латинская надпись, помещенная под фреской, означает в переводе следующее: "Андрея Палеолога, Владетеля Пелопонеза, и Леонардо Токко, Владетеля Эпира, изгнанных Тираном Турок, он (Сикст IV) одарил царским содержанием: Софии, дочери Фомы Палеолога обрученной с князем русских, сверх даров иных, помог шестью тысячами золотых".