Центральной фигурой XVIII века, связанной с подземным Кремлем и его сундуками, выступает звонарь с Пресни по имени Конон Осипов. Чем был дорог ему Кремль? Многим, но особенно таинственными "сундуками до стропу", безраздельно пленившими воображение скромного пономаря с Пресни. Никакого представления о царских библиотеке и архиве, как таковых, Осипов при этом не имел. "Сундуки до стропу" неизвестно с чем, неведомая "поклажа", бог весть когда и кем и ради чего туда запрятанная, - вот та кремлевская тайна, относительно которой умирающему другу был дан обет молчания.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ

Миновало уже пять лет со дня смерти Макарьева в 1697 году, но и в голову Конону Осипову не приходило нарушить священный обет. Однако все его мысли были в Кремле, с загадочными подземными сундуками. И когда в 1702 году Петр повелел расчистить от жилых домов, церквей и монастырей значительную площадь Кремля и неотступно копать глубокие рвы для фундаментов будущего Арсенала, Конон Осипов был тут как тут, пристально наблюдая за ходом земляных работ.

По-видимому, дьяк Макарьев в момент исповеди Осипову локализовал тайник, которым он прошел, и теперь Осипов точно знал, в каком направлении "рвы" могут на него "найти". Действительно, траншея, перпендикулярная Алевизовской кремлевской стене, наткнулась на тайник, на его плитяное плоское перекрытие, оказавшееся на метр ниже дна осиповского "рва". По личным наблюдениям и из информации знакомых рабочих Осипову было точно известно, что значительная часть тоннеля разрушена и заполнена белокаменным, на крепчайшем растворе, устоем Арсенала.

И вот прошло уже свыше двух десятилетий, а пономарь все еще свято хранил тайну про себя. На 21-м году "колебнулся" и решил тайну поведать миру в лице царя Петра. Какие соображения или какое стечение обстоятельств могло заставить его сделать это, мы можем только догадываться. По-видимому, на Осипова глубочайшее впечатление произвел пример "черкешанина Михайловского", родом из города Новый Мглин, очутившегося в аналогичных с Осиповым обстоятельствах. Михайловскому была поведана тайна клада Мазепы в Батурине и месторождений серебра и золота на Украине. Михайловский об этом написал поношение царю Петру в 1718 году. Царь велел безотлагательно организовать проверочную экспедицию, о результатах которой московский архивный документ не сообщает.

Пример Михайловского произвел неотразимое по силе впечатление на Конона Осипова. Последний усомнился в целесообразности хранения кремлевской тайны до гробовой доски. Как и названный "черкешанин", он решил поведать свою тайну царю. Но до бога высоко, до царя далеко. Осипов решил прибегнуть к посредничеству. Долго думал, кого избрать в посредники. Наконец, остановился на Преображенском приказе, на его главе, "страшном" Ромодановском. Последнему он изложил устно всю правду, рассказал обо всем, что поведал ему умиравший дьяк. Ромодановский, по-видимому, дал рассказу Конона Осипова полную веру, так как тотчас собрался в Петербург к царю. Конечно, нет твердых данных утверждать, что побудительной причиной к отъезду было только услышанное; история говорит, что у Ромодановского на это были и другие соображения, все же нельзя отрицать большой доли влияния на экстренный отъезд Ромодановского и сообщения о новооткрытом кремлевском тайнике. Сначала обрадованный пономарь с нетерпением стал ждать результатов своей измены покойному другу. Ждал год и два, и целых четыре, а от Ромодановского ни слова.

Опять усомнился Осипов: видно, раздумал "страшный", видно, надо самому добиваться информировать царя. Но как? Через Канцелярию фискальных дел, подсказали ему. В итоге Конон Осипов подал в декабре 1724 года письменное "поношение" в Канцелярию фискальных дел, в котором писал:

1. "...Есть в Москве под Кремлем-городом тайник, а в том тайнике есть две палаты, полны наставлены сундуками. А те палаты за великою укрепою, у тех палат двери железные, поперечепи в кольцах проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, и у тех палат по одному окошку, а в них решетки без затворок".

Этот тайник под Кремлем-городом ныне уже не тайник: он вскрыт и обследован на энное протяжение в 1933-1934 гг. На этом протяжении он очищен от камня, земли и песка, какими был забит наглухо при постройке Арсенала в 1702 году. Тайник этот - итальянский, 3 на 3 метра, белокаменный тоннель от Арсенальной башни до Тайницкой.

Потолок тоннеля плоский, из белокаменных плит, своей правой стороной тоннель приткнут к кирпичной Алевизовской стене Кремля, идущей вдоль Александровского сада. Где именно тоннель отрывается от Алевизовской стены и поворачивает к Тайницкой - трудно сказать, ориентировочно - в районе Троицкой башни.

Две палаты, загроможденные сундуками до сводов,- это два смежных помещения, с коробовым сводом каждое, под Алевизовской стеной, вход в настолько из тайника-тоннеля, размером они точно 6 на 9 метров. В сундуках, о которых говорил и писал Осипов, хранится царский архив Ивана Грозного. До него осталось пройти ныне, расчищая от песка тоннель-тайник, уже не так много. Сохранилась перечневая опись этого архива ("Акты археографической экспедиции", № 289). Ящиков по описи насчитывается 230 - достаточно, чтобы загромоздить помещение до сводов. От этого царского архива Забелин был в восторге и ценил его превыше царской библиотеки Грозного. Забелин горько сожалел об утрате этого архива. "Утрата этих ящиков несравненно горестнее для русской истории, чем утрата всей библиотеки Грозного. Вот где было истинное наше сокровище, которое, сохранившись, могло бы пролить истинный и обширный свет на нашу историю от времен Батыя. В 148-м ящике здесь сохранились дефтери старые от Батыя и многих царей, с отметкою, что "переводу им нет, никто перевести не умеет". Здесь сохранились важнейшие бумаги великих и удельных князей и многих бояр. В 47-м ящике, например, грамоты доскончальные и грамоты духовные и книги великих князей старых. Перечислить все драгоценнейшие памятники, хранящиеся в этих ящиках, нет возможности. Некоторые, например, 138-й ящик, с духовными грамотами московских князей, к счастью, сохранились, издавна и доныне сохраняются в архиве Мининдел. Это обстоятельство доказывает, что ящики были целы, быть может, еще в ХVII столетии. Не о них ли оставалося предание от дьяка Большой казны Василия Макарьева? В особом тайнике они могли быть помещены для сохранения именно от пожаров".

Вот тирада, наводящая на многие размышления... Что "сундуки" Конона Осипова, а "ящики" Забелина заполнены не книгами библиотеки Ивана Грозного, а документами его архива, это не может подлежать сомнению. Свой архив, по его ценности, Грозный ставил гораздо ниже своей библиотеки. Он приспособил для него одно или два смежных помещения описанного выше типа, приставил железные двери, надежно запертые тяжелыми замками вышеуказанным способом, и устроил вверху два оконца за железными решетками, без "затворок", то есть без ставень для постоянного притока «свежего» (насколько таковой в тайнике может найтись) воздуха, что было одним из основных условий для элементарного сохранения не пергаментных уже, а большею частью простых бумажных документов. Такое оборудование готовых сводчатых камер под Алевизовской стеной придумал именно Грозный для своего царского архива, и никто другой ни до, ни после него. Доступ в архив был сравнительно легок: нужны были только ключи, хранившиеся при Грозном, по-видимому, у дьяка Висковатого.

Приемлемо допущение Забелина, что архив Грозного еще сохранялся в ХVII веке и не только "сохранялся", но и не раз, быть может, открывался как для поисков хранившихся в сундуках архивных документов, так и из-за простого только любопытства высокопоставленных лиц. Не исключено, что так тянулось вплоть до начала ХVIII столетия, когда фундамент Арсенала перегородил и частично разрушил тоннель. Вода из родника на дне Арсенальной башни, поднявшись, за неимением выхода, до самой белокаменной, на растворе загородки Арсенала, проникла сквозь раствор в стене, прошла по дну тайника и затопила на метр фундамент Арсенала. Неизбежная отсюда сырость в тайнике, следовательно, и в палате с архивными сундуками и с окошками, не защищенными ставнями, могла отразиться крайне гибельно на бумажных документах. Не исключено также, что мы найдем в архивных сундуках или ящиках одну бумажную труху. Уже одно это серьезное опасение заставляет нас подумать о мерах скорейшего спасения этого хрупкого бумажного сокровища...

Непонятно, почему Забелин ставил так развязно эту возможную бумажную труху неизмеримо выше пергаментных и других рукописей и книг, частично в золотых переплетах, безусловно, прекрасно сохранившихся благодаря сухости в герметически закупоренном веками помещении? Если архив - сокровище русской истории, то библиотека - драгоценное достояние всего грамотного человечества!

Доступ в библиотеку всегда был бесконечно труднее, чем в архив, потому что книгохранилище было защищено не только такими же дверями и замками, как архив, но еще снаружи и замуровано. Размуровывать и открывать тяжелые замки, ключи от которых, к тому же, могли случайно запропаститься, было чрезвычайно сложно и канительно. Почему Грозный и предпочел пойти, ради Веттермана, по линии наименьшего сопротивления - проломать свод каземата.

Так, как перезревший плод, сама собою падает теория Забелина о роковом всепожирающем пожаре 1571 года, якобы сгубившем слитые в одно библиотеки и Грозного и Софии Палеолог. Ясно, как день, что и архив и библиотека перешли в XVII в. в полной неприкосновенности. Но, может быть, обе эти драгоценные "поклажи" сожгли интервенты-поляки, как утверждает профессор Клоссиус в своей знаменитой статье за июнь 1834 года в ЖМНП? Скороспелое утверждение Клоссиуса долго, целых сто лет, морочило головы непосвященных...

Сам собою огонь не мог проникнуть в глубокий "макарьевский" тайник - тоннель. Допустим, его туда занесли польские поджигатели с пылающими факелами. Но поджигать там было нечего - кругом один камень и кирпич. Допустим, что они приметили оконца без затворок и что ухитрились бросить огонь внутрь палаты. Если там находились осиповские кованые сундуки, им это было нипочем, а если забелинские "ящики" - они могли сгореть. Но этого не случилось: дьяк Макарьев семьдесят лет спустя видел их лично целехонькими! Так что библиотека и архив Грозного дошли до нас в полной неприкосновенности. Наша задача - лишь суметь изъять то что само дается в руки.

2. "А ныне тот тайник завален землею за неведением, как веден ров под Цехаузный двор (Арсенал), и тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали и проломавши насыпали землею накрепко".

Дно траншеи для фундамента, веденной в направлении от Никольской башни к Арсенальной, оказалось на метр выше плоского, из белокаменных плит, потолка итальянского тайника-тоннеля. Потолок вскрыли и через образовавшееся в тайнике отверстие стали доставлять материалы, необходимые по ходу дела. Направо, по входе через отверстие в тайник, поставлялись белокаменные глыбы для сооружения на растворе знаменитого арсенального «столба», загородившего со стороны источника вход в макарьевский тайник, и на каменную лестницу в стене, ведущую на первый этаж Арсенальной (Собакиной) башни.

Когда устой Арсенала был возведен, тем же манером, строительным речным песком, а потом и "землею накрепко", - Конон Осипов о засыпке песком не упоминает. Неизвестно пока, доведена ли засыпка тайника песком до архива Грозного в палатах с окошками "без затворок" или оный архив остается доступным со стороны башни Тайницкой. Такова подлинная картина с осиповским рвом под цехаузный двор.

3. "И о тех он палатах доносил в 1718 году ближнему стольнику князю Ивану Федоровичу Ромодановскому на словах, в Москве, в Преображенском приказе. И велено его допрашивать, почему он о тех палатах сведом? И он сказал: стал сведом от Большия казны от дьяка Василья Макарьева; сказывал он, был де он по приказу благоверныя царевны Софии Алексеевны посылал под Кремль-город тайник и в тот тайник сошел близь Тайницких ворот, а подлинно не сказал, только сказал подлинно к реке Неглинной в Круглую башню, что бывал старый Точильный ряд. И дошел оный дьяк до вышеупомянутых палат и в те окошка он смотрел, что наставлены сундуков полны палаты; а что в сундуках, про то он не ведает; и доносил обо всем благоверной царевне Софии Алексеевне и благоверная царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала".

О романтическом путешествии дьяка Макарьева по пустынному итальянскому тоннелю и о выходе его в старый Точильный ряд в Китай-городе, где ныне Исторический музей, в своем месте нами рассказано. Здесь нас интересует другое: информационный доклад разведчика-спелеолога царевне Софье обо всем им виденном и то, как царевна на эту захватывающую информацию реагировала: "...царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала".

Итак, царевна Софья приказала в новооткрытые таинственные палаты с загадочными сундуками не ходить, но чтобы о них никогда и никому не говорить, такого приказа от нее не было. Стало быть, дьяк Макарьев, сообщая на смертном одре Конону Осипову о своей исторической тайне, был волен сделать это, не нарушая никакой клятвы. Он свято блюл клятву не ходить в те палаты и не ходил целых 15 лет. Осипов рассказал о своем секрете Ромодановскому устно. Возможно, Осипов искал у Ромодановского только совета, как о своей тайне довести до ведома царя. По-видимому, преображенский Торквемада обещал пономарю с Пресни, что доложит обо всем царю лично, для чего и выехал тотчас в Петербург. Однако открытие Макарьева представлялось ему слишком серьезным, чтобы не принять известных мер охраны.

4. "А ныне в тех палатах есть ли что, или нет, про то он не ведает, потому что оный дьяк был послан в 1682 году. И князь Иван Федорович по допросу приказал с подьячим послать под тайник осмотреть и, приказавши, из Москвы отбыл в Санкт-Петербург".

Ромодановский приставил к обладателю тайны Осипову подьячего в качестве своего доверенного агента-информатора о положении дела с "поклажей" в Москве. Приказание же "с подьячим тот тайник осмотреть" было дано ради красного словца. Ромодановский не мог не понимать, что Арсеналом доступ в тайник безнадежно закрыт, что тут нужны большие раскопки, что на такие раскопки нужно царское слово. По всей видимости, за таким словом он лично и поехал в Петербург, но дорогой почему-то передумал: ни словом перед царем не заикнулся о кремлевском кладе и молчал целых шесть лет, пока предприимчивый пономарь не оказался выведенным из себя такой бессовестной проволочкой. Конон Осипов решил обратиться непосредственно к царю. Лично выехал в Петербург и в начале декабря 1724 года представил письменное поношение, но не царю, а в Канцелярию фискальных дел, как требовалось по положению.

Канцелярия признала дело настолько значимым, что немедленно передала доношение в Сенат. Сенат признал последнее бредом сумасшедшего, тем не менее, увидел себя вынужденным информировать царя. Петр, едва выслушав, с жаром ухватился за сообщение и приказал изумленному Сенату немедленно дать делу "полный ход". "Выслушав доношение в Сенате, - читаем у Забелина, - он собственной рукой написал на нем тако: "Освидетельствовать совершенно вице-губернатору" (московскому Воейкову). Немедленно было дано распоряжение снарядить пономаря в экспедицию в Москву: подыскать для него «ямскую подводу» от Петербурга до Москвы и выдать "прогонные деньги, а ему кормовые" по гривне на день до тех пор, пока это дело освидетельствуется, причем, к московскому вице-губернатору Воейкову послать указ, «чтобы он освидетельствовал о той поклаже без всякого замедления, дабы пономарю кормовые деньги даваемы туне не были".

Через неделю с небольшим после подачи поношения, а именно 14 декабря 1724 года, Конон Осипов спешно отбыл в Москву с царским указом и с "карт блянш" на производство поисковых раскопок в Кремле, в любом месте, по личному указанию пономаря. "Как начинались и чем окончились эти поиски пономаря, - замечает Забелин, - Сенату не было известно, быть может, по той причине, что с небольшим через месяц после сенатского решения государь скончался 28 января 1725 года. Подобные дела могли в это время остановиться в своем движении". Так вообще могло быть и так действительно было в 1894 году случае с Щербатовым Н.С., раскопки которого в Кремле смертью Александра III были прерваны сразу и надолго. Но не так сталось в данном случае, за 170 лет перед Щербатовым: поиски поклажи в Кремле производились Осиповым и после смерти царя...

5. "Повелено было мне под Кремлем-городом в тайнике оные две палаты великие, наставлены полны сундуков, отыскать, и оному тайнику вход я сыскал, и тем ходом идти стало быть нельзя".

Почему? Потому что при постройке Арсенала тот ход проломали и заделали каменными "столпами". В этих немногих словах содержится очень много. "Оному тайнику, - говорит Осипов, - вход я сыскал". Где же он, этот "вход"? Из контекста неясно, но совершенно ясно в результате произведенных уже там советских поисков. Имея "карт блянш", пономарь остановился прежде всего на Угловой Арсенальной башне. Почему? Да потому, что он отчетливо помнил, как 23 года тому назад, "как веден ров под Цехаузный двор, тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали"... Для Осипова было совершенно ясно, что тайник этот подлинно макарьевский: стоит пробиться в него через столп Арсенала и "поклажа" в кармане! Но - "тем ходом итить стало быть нельзя", пока не пробит проход в белокаменной стене устоя Арсенала.

Все ясно, как день, но Забелин в "ученых потемках" двигается ощупью: "По-видимому, эти поиски производились у (sic!) Арсенальной кремлевской стены в (sic!) круглой Наугольной башне, под которой устроен был тайник к Неглинке (sic!), для добывания воды (sic!) еще в 1492 году, когда построена была и самая башня, называвшаяся потом "Собакиной".

Круглая Наугольная башня в советское время была расчищена до дна, но никакого тайника к Неглинке в ней не оказалось. Да в нем и надобности не было, как не было нужды в добывании воды из Неглинки: в центре Арсенальной башни имеется собственный родник - вдобавок минеральный - необычайной силы, борьба с наступлением которого в послеарсенальный период (после разрушения Арсеналом старинных водоотводов) составляла предмет тяжелых забот всех руccких правительств от Анны Ивановны до Александра I включительно.

Что же тем временем делал Конон Осипов, первоочередной задачей которого было найти макарьевский тайник? Искал способов проникнуть в подземелье Арсенальной башни, герметически закупоренное фундаментами Кремля. Задача была не из легких. Наконец, нашел: нащупав купол подземелья, проломал его, проделал дыру - человеку пролезть. Была опущена длиннейшая двусоставная деревянная лестница, в воде достававшая дна подземелья. Спустившись к воде, Осипов и его спутники перебрались как-то на верхние ступени итальянской кирпичной лестницы, ведшей ранее к цистерне, как отмечено, на дне. За 22 года со времени уничтожения водоотводов Арсеналом вода залила дно подземелья и успела подняться до верхних ступеней упомянутой лестницы. Осипов пошел к устью макарьевского тайника, на шестом метре перегороженного белокаменным устоем Арсенала. Конон достоверно знал, что на энном метре тайник поворачивает вправо, вдоль кремлевской стены. Выбрасывать всю белокаменную замуровку Арсенала Осипов не собирался: он находил достаточным проделать узкую, в рост человека, щель между замуровкой и кремлевской стеной, чтобы, таким образом, попасть в пустой отрезок тоннеля, где и должна находиться палата с сундуками.

Неожиданно против плана Конона Осипова запротестовал приставленный к нему архитектор: дескать, проект неприемлем с точки зрения принципов техники безопасности. Конечно, сам архитектор понимал нелепость своего требования, но он вынуждался к этому по другим, чисто шкурническим, соображениям; его пугала канительная процедура выноса каждого обломка камня через воду по высочайшей лестнице на первый этаж башни, откуда окольными путями на кремлевскую стену, чтобы с нее, наконец, сбросить камень в Александровский сад... Ни об одном из этих затруднений не упоминает Осипов в своем доношении. Он только пишет:

6. "И я о том докладывал Воейкову, и оный Воейков приказал быть у того дела того Цехаузного двора архитектору, чтобы итить ходом потайным, показанным прямо подле города (вдоль Александровского сада). И оный господин Воейков приказал для охранения городовой стены, также и Цехаузного двора, как покажет идти архитектору".

Из приведенного отрывка отношения Осипова ясно, что вице-губернатор солидаризировался с архитектором в его "архитекторском запрещении"; вместо того, чтобы изыскать иные, более легкие и менее сложные пути к удалению щебня и других отбросов в процессе работ из тайника наружу. Между тем столь необходимый выход напрашивался сам собой: дверь в южной стене башни, выводившая в Александровский сад, на высоте метров четырех от тогдашнего уровня воды в тайнике. Эта дверь, хотя была, возможно, замурована, но не была засыпана изнутри мусором, как это было уже в мое время, то есть, в 30-е годы ХХ века. Таким образом, вина в нелепом "архитектурном запрещении" падает не только на архитектора, но в равной степени и на представителя администрации Москвы Воейкова. Далее Конон Осипов рассказывает про архитектора что-то несуразное:

7. "И оной архитектор приказал новые столпы пробивать срединою, а подле стены итить не дал, как тот ход шел, и вышел в материк прямо к городу. А тот вышепоказанный ход, что вышел из круглой башни, теми столпами уничтожен, потому что те двери под город теми новыми столпами заделаны и не дал в том потаенном ходе оный архитектор позволения. И той пробивке (то есть "срединою") было полгода и больше, а мне было в том архитекторском запрещении и вице-губернаторском Воейковым непозволении учинилось продолжение не малое, а мне причитали в вину и отказали".

Такова исследовательская трагедия спелеолога-кустаря XVIII века им самим рассказанная. В приведенной выдержке вызывают недоумение три обстоятельства. Во-первых, если архитектор запретил Осипову пробивать проход между кремлевской стеной и замуровкой по соображениям техники безопасности, то почему же последнюю он объявил не обязательной при собственной пробивке замуровки "срединою". Во-вторых, если он решился на пробивку, то идти "срединою" было всего менее целесообразно, при таком подходе он не мог попасть ни на лестницу в стене налево, ни в макарьевский ход направо. И действительно, только через полгода работы он вышел в материк прямо к городу (стене). В-третьих, куда и как удалял он из подземелья щебенку и обломки камня, накоплявшиеся в процессе его работы? Но самое удивительное, самое загадочное то, что ни малейших следов подобного рода работы в подземелье нет! Белокаменная замуровка, "столпы" Арсенала перед нами - во всей своей первобытной неприкосновенности. Только в центре ее - четырехугольное углубление 16 х 8 х 4 сантиметра - след чьей-то в веках попытки пробиться в макарьевский тайник...

И еще более удивительно, что на полугодичную архитекторскую, неведомо где, пробивку Конон Осипов ссылается как на конкретный факт, вызвавший непроизводительную трату драгоценного времени. Ответственность за чужую вину была несправедливо возложена на исследователя, и многообещающие по своим конечным результатам работы Конона Осипова были недальновидно прекращены, очевидно, по соображениям, главным образом, чтобы кормовые пономарю не шли "туне". Так первая государственная попытка отыскать в Кремле загадочную "поклажу" (архив Ивана Грозного) свелась к нулю. И не потому, что исследователь оказался не на высоте, а потому, что светлое дело одолели темные силы.

Пономарь затих. Надолго, на целых десять лет. Время шло. Пришла старость. Тревога и страх томили сердце пономаря: умереть, не отыскав поклажи! И он решился, 13 мая 1734 года обратился к правительству Анны Ивановны с предложением: "дать ему повелительный указ, чтобы те помянутые палаты с казною отыскать, дабы напрасно оный интерес не пропал втуне, потому что он, пономарь, уже при старости".

Здесь привлекают внимание три обстоятельства:

а) "палаты с казною". Осипов впервые высказывает суждение о содержимом "сундуков до стропу". По его мнению, они наполнены драгоценностями, могущими очень и очень пригодиться государству. Последнее прямо заинтересовано их отыскать. Отсюда

б) "оный интерес" - государственный интерес. Об общем, государственном интересе, интересе Родины печалится пономарь, а не о шкурном, личном, как думает А. Зерцалов, а за ним и Забелин И.Е. "Отставной пономарь, - замечает Забелин, - видимо, был человек предприимчивый. В 1718 году он занимался по подряду в казну изделием каких-то гренадерских медных трубок, которых не успел доделать на 20 пудов";

в) Забелин, опять же вслед за Зерцаловым, ошибочно называет Конона Осипова пономарем "отставным". Между тем в приведенной выдержке Конон Осипов еще в 1734 году называет себя "пономарем", то есть состоящим на действительной службе в качестве пономаря церкви Ивана Предтечи на Пресне. Следовательно, основной заработок Осипова был по должности пономаря, а выработка трубок - подсобным, ради которого ему не было смысла выдумывать нелепую сказку о фиктивной поклаже, как то утверждает А. Зерцалов. Осипов просил названное правительство послать его к работе:

"...в самой скорости, чтобы земля теплотою не наполнилась; и к той работе дать ему из Раскольнической Комиссии арестантов 20 человек беспременно до окончания оного дела и повелено б было оное ему отыскивать в четырех местах. А ежели я что учиню градским стенам какую трату и за то повинен смерти".

Заслушав в тот же день, 13 мая 1734 года, и вторично - 5 июня доношение пономаря, Сенат определил "взять у него доношение на письме: в каких именно местах поклажи имеются". Осипов указал такие места:

"В Кремле-городе: 1) от Тайницких ворот; 2) от Константиновской Пороховой палаты (близ церкви Константина и Елены); 3) под церковью Иоанна, Спасителя Лестницы; 4) от Ямского приказу попереч дороги до Коллегии иностранных дел (близ Архангельского собора).

А что от которого по которое место имеет быть копка сажень и аршин, того он не знает. А та поклажа в тех местах в двух палатах и стоит в сундуках, а какая именно поклажа, того он не знает. А с прошлого 1724 года, как он о той поклаже подал поношение в Канцелярию фискальных дел и по указу из Сената велено о том освидетельствовать, он, Конон, по нынешнее время не доносил, чая, что по тому из Сената указу свидетельство исполнится".

Понятие "прошлый" Осипов применяет здесь не в смысле "вчерашний", "предыдущий", а в смысле прошлый вообще, в данном случае, десять лет тому назад (1724-1734 гг.). Десять лет тщетно он ждал, что его привлекут к выполнению сенатского указа, который, по его мнению, с течением времени не терял своей силы. Разрешение правительства Анны Ивановны на раскопки в Кремле им было получено. Раскопки он произвел в следующих пунктах:

1. У Тайницких ворот на Житном дворе, подле набережных всех палат.

2. На площади против Иностранной коллегии (за Архангельским собором), где погреба каменные нашлись.

3. Против Ивановской колокольни вдоль площади.

4. У цехаузной стены в круглой башне.

5. У Тайницких ворот, близ Рентереи.

"И той работы было немало, но токмо поклажи никакой не отыскал", - докладывал Присутствию Сената сенатский секретарь Семен Молчанов. Только в двух местах из указанных пяти раскопки Конона Осипова являлись целесообразными и вполне отвечающими своей цели: в Круглой Арсенальной башне и в Тайницких воротах, особенно в первой.

К сожалению, никаких сведений о его работах здесь мы не имеем. В частности, в Арсенальной башне он ничего не сделал. По-видимому, его работы здесь ограничились руководством по засыпке мусором источника, вода которого поднималась все выше и уже сильно стала беспокоить правительство названной царицы. Под его же руководством и по его же инициативе, надо думать, сооружен и колодезный сруб, впервые тогда опущенный на мусорный слой в полтора метра.

Наиболее благодарными оказались его раскопки в Тайницкой башне, где им был открыт тот самый ход, каким прошел в 1682 году дьяк Макарьев; ход оказался сильно обветшавшим со времени похода Макарьева, он требовал основательного крепления. Нужен был лес. Этим воспользовались приставленные к нему для помощи завистники-дьяки Нестеров и Былинский, чтобы подставить «ножку» пономарю, они отказались доставить необходимый материал. Это было преступлением против правительственного указа и культуры, оставшееся безнаказанным. Ни с какой стороны не был к нему причастен Конон Осиповэта жертва людской зависти, клеветы и невежества.

Об этом трагическом моменте в своей жизни Конон Осипов вещает со спокойствием летописца: "И дьяки Василий Нестеров, Яков Былинский послали с ним подьячего Петра Чичерина для осмотра того выхода и оной подьячий тот выход осмотрел и донес им, дьякам, что такой выход есть, токмо завален землею. И дали ему капитана для очистки земли 10 солдат и две лестницы обчистили и стала земля валиться сверху, и оный капитан видит, что пошел ход прямой и послал отписку, чтоб дали дьяки таких людей, чтоб подвесть под тое землю доски, чтобы тою землею людей не засыпало. И дьяки людей не дали и далее идти не велели, и по сю пору не исследовано".

Свидетельство исключительной важности: оно удостоверяет наличие и открытие макарьевского тайника с двух сторон: со стороны Тайницкой башни в 1734 году, со стороны башни Круглой Арсенальной в 1934 году. Положительно нужно удивляться, почему Забелин И.Е. и Щербатов Н.С. не обратили никакого внимания на эго замечательное место в доношении Конона Осипова: оно неопровержимо верно указывало, откуда надо было начать раскопки в Кремле в 1894 году, чтобы вскоре же и наверняка, в первую голову овладеть царским архивом Грозного, как более доступным. Непростительная ошибка Забелина не только в том, что он сразу же не направил изыскательские работы Щербатова на Тайницкую башню, а и в том, что он осиповские поисковые в Кремле работы 1734 года приурочивает к 1724 году, чем производит в головах читателей сумбур и неразбериху.

"Мы видели, - справедливо замечает академик Соболевский А.И., - что пономарь не нашел искомого сокровища. Из этого не следует, чтобы его во время поисков уже не существовало. Свидетельство дьяка Макарьева достаточно ясно и определенно и не дает повода к сомнениям. Энергия пономаря показывает, что он вполне верил дьяку. Царь Петр не сделал никаких замечаний и не выразил ни малейшего скептицизма по поводу "доношений" пономаря. Это удостоверяет, что в его царствование никаких сундуков не вынималось из подземных палат и не переносилось в другое место. После Петра некому было опустошить эти палаты. Итак, они со своими сундуками должны еще существовать в том или другом виде, засыпанные землей или совсем невредимые, и от нашей энергии и искусства зависит отыскать их. Конечно, возможно, что найдется лишь груда гнилья, но столь же возможно, что роскошные греческие пергаменты и дефтери Батыя окажутся сохранившимися не хуже того, что, повалявшись несколько столетий в сырых монастырских кладовых, дошло, наконец, до нас. Во всяком случае, дело не должно быть оставлено без внимания. Раскопки, произведенные под руководством такого знатока старой Москвы, как Забелин И.Е., не получат огромных размеров и не потребуют особенно больших издержек,но смогут дать такие результаты, которые теперь нам трудно даже представить".

Пламенные мечты академика-энтузиаста архивный скептик А. Зерцалов расхолаживает и сводит на нет, когда предупреждает в своей статье: "... не доверять рассказу Конона, так как он придумал весь свой заманчивый рассказ о таинственных тайниках, имея в виду заинтересовать им правящие сферы и отклонить от себя взыскание казенного долга". В обоснование своей собственной выдумки А. Зерцалов приводит соображения: "Трудно допустить, чтобы дьяк Макарьев, знавший о палатах с 1682 года, несмотря на запрет правительницы, стал сообщать об этом посторонним лицам и прежде всего какому-то безвестному пономарю".

В 1735 году Конон Осипов, по Зерцалову, "попал под амнистию": недоимка была снята, и он мог передохнуть, наконец, от многолетних, на обмане якобы державшихся, кремлевских работ. Но что мы видим? В июле 1736 года Осипов опять просил разрешить ему искать знаменитую поклажу, для чего нарядить рабочую силу в шесть человек, выдать две железные кирки, один лом, десять лопат и 50 кульков. Раскопки 1736 года не состоялись, очевидно, за смертью не менее знаменитого, как и его поклажа, искателя. Широкие круги русской, а тем более зарубежной общественности ХVIII века были далеки от посвящения их в кремлевские подвиги пономаря с Пресни; все это предприятие было придворной тайной. Со смертью активиста-кладоискателя, кроме архивных, все следы его исчезли, бесследно канули в Лету.

С особой силой память о поклаже ХVIII столетия вспыхнула в ученой Москве лишь полтораста лет спустя, когда дело поисков забытой кремлевской поклажи попало в самом начале ХIХ века в нетвердые руки тогдашнего директора Исторического музея Щербатова Н.С.