После политических страстей следует упомянуть также и о религиозных спорах. В деле религии языческие народы часто отличались терпимостью. У них было столько различных богов, что им практически ничего не стоило допустить еще одного лишнего в свои храмы. Общественные власти при этом были строги только к заведомым безбожникам. Да и то - до сих пор еще мало известно бесспорных примеров этих строгостей. Процессы за нечестивость были редки, но не погибло много древних книг, более или менее антирелигиозных, вследствие осуждения их авторов. Однако этого мы не видим после торжества христианства. Христианский догмат, сформулированный апостолами, а затем учеными-богословами на соборах, не допускал этой свободы обсуждения и толкования, которую политеизм дозволял самым смелым из его философов.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Например, Эпикур (342-270 гг. до н.э.), решительно отрицавший языческих богов, спокойно и счастливо жил в Афинах, где вокруг него процветали и древний культ, и иные новейшие суеверия иностранного происхождения. Христианское общество было менее снисходительно, как к еретикам, так и к философам, нападавшим на его таинства и теологию. Против христианства особенно выступали трое авторов древних книг: Цельс, Порфирий и Юлиан. Строго осужденные, преданные поруганию и поношению, их сочинения не смогли пережить время, в которое они появились: от них сохранились лишь отрывки в прозе христианских ученых, писавших возражения против них.

Рассмотрим кратко историю того же Цельса (по некоторым источникам - Цельзия), античного языческого автора, жившего во II столетии нашей эры. О жизни его ничего не известно. Утрачен и его памфлет "Правдивое слово", одна из самых ранних попыток литературной борьбы против христианства. О содержании старинной книги можно судить по цитатам из книги христианского теолога из Александрии Оригена (185-254 гг. н.э.) "Против Цельса".

Цельс критиковал христианство с точки зрения античной государственной религии и широко понимаемой стоической морали. Ему представлялось варварством, что христиане поклоняются "схваченному и казненному". Примечательно, что он не сомневался в историческом существовании Иисуса Христа: "Совсем недавно проповедовал он это учение, и христиане признали его сыном божиим". В другой части своей книги, очевидно, пользуясь какими-то апокрифами, Цельс замечает, что евреи "восстали против государства иудейского и последовали за Иисусом". Что же касается знаменитого Ария, виновника ереси, так долго колебавшей основы христианского учения, то его книга, преданная анафеме на соборах, исчезла совершенно.

Даже помимо этих преследований, объясняющихся искренней страстью у правоверных христиан, естественно было ожидать, что торжество новой религии мало-помалу предаст забвению многие произведения языческой культуры. Одного папу обвиняют в поощрении уничтожения языческих сочинений, но этот папа – Григорий Великий – нашел себе защитников в этом отношении, и теперь доказано, что его единственная вина заключалась в том, что он советовал членам духовенства ограничивать свое образование латинской Библией и ее комментаторами. Великий епископ, святой Василий Великий, двумя веками раньше, напротив, советовал изучать древних поэтов Греции и доказывал, что такое изучение, надлежащим образом направленное учителями, спасительно для воспитания сердца и ума. Творение святого Василия сделалось классическим в средневековых школах, подобно сочинению Плутарха о воспитании людей. Теперь мы дошли до времени великого нашествия варваров, которое, нужно признать, внесло в цивилизованный мир много других неурядиц, помимо борьбы двух непримиримых религий. Это было нашествие миллионов людей безо всякой культуры, безо всякой любви к искусствам, безо всякого уважения к памятникам. Много времени потребовалось для того, чтобы эти грубые завоеватели почувствовали расположение к тонкостям более цивилизованной жизни. Готы, гунны, вандалы, все эти варвары, наводнившие Европу и не умевшие ни читать. Ни писать, могли лишь впоследствии заинтересоваться книгами и библиотеками, имевшими такую большую ценность для побежденных.

К счастью Евангелие проникало в их души не посредством одной только проповеди; они должны были научиться мало-помалу чтению священных книг. Впрочем, враз сделавшись властелинами громадных империй, они должны были иметь для управления делами сколько-нибудь образованных министров, они имели потребность в правильно организованных канцеляриях, и таким образом, стали делаться учениками грамматиком и риторов, которых Греция и Рим предлагали им в большом изобилии.

Не один ученый латинского Запада сделался министром короля-варвара: таков был Боэций (480-526 гг.), переводчик и комментатор Аристотеля, при дворе Теодорика; таков же был и Кассиодор (487-578 гг.), большой почитатель литературы, большой поощритель всех искусств, облегчавших производство книг, их украшение и распространение.

Некоторые короли сами оказывались ревностными поборниками знания – король франков, Шильперик, одно время с удовольствием занимался выдумыванием новых букв для азбуки.

Несмотря на все это, как в греческом, так и в римском мире, школы делались все мене многочисленными, искусство письма все более и более обращалось к Турине практики, вкус изменялся, язык портился… К счастью, по истечении нескольких веков все литературные школы сделались христианскими, и обучение новому догмату, поддерживая повсюду деятельность умов, побеждало мрак невежества и предупредило бедствие, к которому бы привел совершенный перерыв ученых исследований.

О том, что христианство обнаруживало горячность в спорах, плодовитость в проповеди, можно судить по сочинениям некоторых ученых новой религии. Целыми томами in folio насчитываются творения первых отцов Церкви – святого Августина и святого Иоанна Златоуста. Одна Библия сама по себе требовала громадных трудов хотя бы только для перевода с еврейского на греческий и латинский языки. Вы, несомненно, знаете, что Ветхий Завет в оригинале представляет большой том даже в самых компактных изданиях. Вообразите же себе, какой должна была быть многоязычная Библия Оригена (185-254 гг.), собрание шести расположенных параллельными столбцами текстов всех канонических творений: текст еврейский, текст латинский, четыре различных перевода на греческий язык. Какой огромный труд, какие расходы вели за собой подобные книги!

Латинский перевод Библии, известный у католиков под названием Вульгата, принадлежит преимущественно святому Иерониму Стридонскому (342-419 гг.). Нет ничего любопытнее предисловий этого ученого мужа во главе каждого из произведений, которые он переводил по еврейскому или халдейскому оригиналу. Тут хорошо видно, какую страсть к исследованию, какую тонкость толкования обнаруживали эти ученые, как легки были еще сношения между различными школами, между библиотеками, между книжными торговцами цивилизованных народов.

Вне религиозного обучения, правда, наука начала падать. Естественная история, астрономия, и вообще знание физического мира все более и более сводились к поверхностным понятиям. Красноречиво прославляли красоты творения, но мир уже не изучали, как делали это знаменитые физики и астрономы греческой древности. Приспособляясь к потребностям менее любознательного общества, наука превратилась в краткие руководства, которые стоили малого труда их авторам, малых расходов книгопродавцам и их покупателям. В некоторых отношениях эта мания кратких руководств была бичом для серьезной и изящной литературы.

В одном 37-томном труде ("Historia naturalis") ученый римлянин Плиний представил картину природы и цивилизованного мира. Когда эта энциклопедия нашла себе сократителя (сократителя звали Солин, а его книжечка называлась "Polyhistor"), она все более и более стала приходить в забвение, однако же не исчезла и представляет для нас богатую сокровищницу учености. Но масса кратких изложений убила большую книгу, которую они резюмировали для невежественной массы читателей. Без сомнения мы, таким образом, лишились (целиком или отчасти) больших исторических трудов, как, например, трудов Тоепомпа и Полибия - у греков, Трога Помпея и Тита Ливия - у римлян.

Менее известный пример представляет собой маленький латинский словарь, составленный во времена короля франков Карла Великого (742-814 гг.) дьяконом Павлом. Во времена Августа (I век н.э.) грамматик Валерий Флакк, бывший в течение некоторого времени наставником внуков этого императора, составил большой исторический словарь латинского языка, содержащий в двадцати томах все слова, даже самые древние, с цитатами из авторов. Словарь этот был настоящей сокровищницей самой разнообразной учености, но именно вследствие своего богатства он показался обременительным. Три века спустя некто Помпей Фест сделал из него первое сокращение, которое, в свою очередь, показалось слишком длинным для учителей и учеников тех варварских времен, когда Карл Великий и Алкуин старались пробудить любовь к наукам. И вот дьякон Павел взялся сократить, в свою очередь, книгу Помпея Феста. До нас дошел только этот последний труд, самый короткий и наименее поучительный из трех: первый исчез бесследно, от второго осталось только около половины статей (начиная с буквы "М") в рукописи, которую наполовину истребило пламя.

Сборники извлечений наделали не меньше вреда полным изданиям оригинальных произведений. В V столетии компилятор по имени Иоанн Стобийский (иногда его называют Иоанн Стобей) собрал по порядку сотни страниц или коротких отрывков наиболее знаменитых прозаиков и поэтов Древней Греции. Некоторые из этих писателей нам известны только по тому, что сохранилось из их произведений в компиляции Стобея.

Нельзя не признать, впрочем, как велико было искушение несколько облегчить массовому читателю пользование бесчисленными произведениями, накопившимися в библиотеках. Между V веком до христианской эры и VI веком после Рождества Христова в одной только Греции насчитывалось более шестисот историков, из которых тридцать были выдающимися по таланту или учености. Это, конечно, извиняет греческого императора Византии, Константина Порфирогенета, возымевшего мысль составить в широких размерах и методически свод извлечений из главных историков под заглавием "Извлечения хитростей, сражений, посольств, хороших и дурных примеров". Редкие рукописи, оставшиеся нам от этого сборника, сохранили для нас множество страниц из истории, заимствованных из объемистых произведений, ныне безвозвратно утраченных. Все эти страницы для нас бесценны, например, страница из историка Николая Дамасского, где рассказан (и притом греческим летописцем-современником) трагический эпизод смерти Юлия Цезаря.

Другую возможность спасти некоторые литературные труды древней Греции представлял перевод на иностранные языки. Армяне (на севере Азии) и сирийцы (в Палестине), очень рано посвященные в знакомство с греческим языком и почувствовавшие любовь к столь прекрасной литературе, вскоре захотели иметь ее произведения на своем языке. В особенности пользовались этой любовью философы и отцы церкви.

Таким образом, произведения знаменитых ученых, как, например, Евсебия или святого Иоанна Златоуста, греческий оригинал которых погиб, сохранились или на армянском, или на сирийском языках. Иной раз даже с сирийского оно переводилось на арабский, с арабского – в средние века на еврейский или латинский язык. После такого продолжительного странствия оригинальный автор доходил до нас в очень искаженном виде и когда мы, благодаря счастливой случайности, можем сравнить первоначальный текст с этими переводами из вторых, третьих и даже четвертых рук, нас поражает, что мысль автора искажена настолько, что порой делает неузнаваемой.

Древняя книга, содержащая научный трактат может быть переведена на несколько языков без серьезных неудобств, одинаковость терминов в различных языках проведена с достаточной строгостью. Таким образом, "Геометрии" Евклида, "Механика" Архимеда, может быть даже "Медицина" и "Хирургия" Гиппократа утратили мало в своей ценности при переходе из греческих школ в школы Ассирии или Испании, занятой арабами.

Слог имеет лишь посредственное значение в книгах подобного рода, а сами идеи по своим свойствам не так уж легко могут быть искажены, если только переводчик не "постарается" для этого специально. Совсем иное дело – литература, где яснее обозначается различие гения народов.

Арабы, к примеру, несмотря на богатство своего восточного воображения, не создали и даже не знали ничего похожего на греческую эпопею, на греческую трагедию или комедию. Поэтому арабский переводчик "Поэзии" Аристотеля и впадает во множество противоречий и искажений: трагедия, ни одного примера которой у него нет перед глазами, превращается у него в "искусство хвалить", а комедия, которой он не знает, сводится к "искусству порицать". Небольшое произведение Аристотеля не всегда отличается особенной ясностью в неполной редакции, дошедшей до нас на греческом языке. Но в латинском переводе, сделанном по арабскому переводу, это почти совершенная бессмыслица, из которой история литературы не может извлечь почти никакой пользы.