Можно сказать, что буквально за одно столетие орудия ума человеческого преобразились на всех ступенях и во всех направлениях. Начиная со средних веков, гусиное перо и вороновое перо заменили calamus или тростниковую палочку древних писцов, при помощи которых те создавали самые древние книги. В XVII столетии у монахинь Порт-Рояль мы уже находим упоминание об употреблении металлических перьев для письма.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Это изобретение (подобно множеству других), не произведя сиюминутной революции, развилось только спустя века, но зато до такого разнообразия форм, что впору открывать отдельный музей, посвященный перьям XVIII-XX века, существовавшим до изобретения шариковой ручки. Металлическое перо, может быть, и не улучшило письма, но, несомненно, сберегло время всем писателям, поскольку они получали его из рук фабриканта уже расщепленным и очиненным.

Впрочем, нельзя не признать, что письмо во много утратило свое значение с момента изобретения книгопечатания. Некоторые дела в общественных и частных учреждениях, конечно, еще требовали руки искусных каллиграфов – тексты мирных договоров, законопроектов, многих других документов, само собой разумеется, должны были быть написаны четким и даже приятным для глаза почерком. Кстати, в одной древней греческой книге на папирусе времен Птолемеев чиновникам птолемеевской канцелярии рекомендуется "писать четко".

Министерства иностранных дел в особенности еще нуждались в опытных каллиграфах, так как при сношениях между собой канцелярии были обязаны оказывать друг другу любезность и отвечать только бумагами, написанными тщательным почерком. Тексты же международных договоров, предназначенные для хранения в архивах, исполнялись с истинной роскошью. Можно даже сказать, что это была "лебединая песня" великой каллиграфии.

Равным образом сбережение времени и труда для составителей старинных книг было обеспечено стенографией – способом сокращенного письма. Тироновские знаки постоянно употреблялись в средневековых канцеляриях. В Англии же они получили свое распространение в начале XVII столетия. Примером служит речь, произнесенная на эшафоте несчастным королем Карлом I перед плахой, на которой он должен был сложить свою голову, записанная каким-то досужим стенографом. С того времени англичане не переставали пользоваться стенографическим письмом для записи речей, произносимых ораторами на собраниях.

Однажды некий путешественник француз, войдя в залу Палаты общин в Лондоне, выразил удивление, что видит только депутатов и никаких мест для посторонних слушателей. Депутат, которому он высказал это удивление, указал ему в ложе стенографов, занимавшихся записыванием всего, что говорилось на заседании палаты. "Завтра, - добавил он, - благодаря этим людям Англия узнает все, что мы говорили, все, что мы сделали для ее интересов и во имя ее чести". Имея своим предназначением воспроизводить слово во всех случаях, когда оно произнесено публично, стенография сохранила для истории массу драгоценных документов, которые в противном случае погибли бы без нее. Подхваченные на лету речи ораторов, со всеми их красотами и неизбежными погрешностями языка, воспроизводились в ежедневных газетах, откуда в исправленном виде переходили в собрания речей, которые издавали ораторы.

В этом смысле нет ничего интереснее, чем сравнить напечатанный по стенографическому отчету текст с переделками и поправками, внесенными оратором, когда он решил сохранить свой текст для потомков. К сожалению, мы не имеем возможности делать таких сравнения в отношении древних ораторов. Когда Демосфен говорил с кафедры, никакой писец не записывал его слов, потому он является нам в виде старой книги долгое время спустя после собрания, на котором блистал его ораторский талант.

В Риме достоверно известно лишь об одном случае приглашения стенографов в сенат во время знаменитых прений о Катилине и его сообщниках, когда произносились речи Катона, Цезаря и Цицерона. Первых двух Гай Крисп Саллюстий (86-35 гг. до н.э.) сохранил для нас в виде прекрасного разбора стенограмм, но слишком короткого и слишком точного, чтобы можно было считать его верным. Что же касается "Речей против Катилины" Цицерона, то хотя речь и дышит жаром благородного патриотизма, но чувствуется, что она переделана в тиши кабинета с вниманием и знанием опытного писателя.

Один хорошо известный исторический анекдот лучше всего иллюстрирует нам различие между речью произнесенной и речью, изданной после тщательного просмотра на досуге. Когда Цицерон защищал своего друга Милона, обвинявшегося в убийстве Клодия, он был несколько взволнован из-за воинственного вида судьи и напряженности обстановки в суде в тот день, и на его речи, как известно, это волнение отразилось. В дошедшем же до нас тексте этой речи в защиту Милона нет ни следа этих погрешностей. Рассказывают также, будто Милон, осужденный вопреки усилиям своего защитника, по получении в ссылке экземпляра речи, исправленной Цицероном после заседания суда, написал ему с дружеской иронией: "Если бы ты защищал меня так хорошо перед судом, то не ел бы я таких хороших устриц в Марселе". Речь, произнесенная Цицероном, была записана стенографами, а впоследствии еще некто Асканий в первом веке нашей эры написал к речам оратора свои комментарии.

Стенография напоминает нам о другом способе, имеющим некоторое отношение к книгопечатанию – о телеграфе. Электрический телеграф, изобретенный в XIX столетии, мог передавать целые страницы письма, но такого рода передача обходилась очень дорогу отправителю, так как каждое лишнее слово увеличивало стоимость телеграммы. Поэтому всякий отправляющий телеграмму старался сжать ее в несколько слов, безусловно необходимых для выражения его мысли.

Так составилось что-то, напоминающее краткую грамматику для подобного рода переписки. Телеграфный слог был очень далек от изысканности, не всегда отличался ясностью и в нем не использовались знаки препинания, что делало его еще более запутанным и сухим.

Процесс изготовления бумаги для печатного дела также подвергся в эту эпоху существенным переменам. Поскольку для приготовления бумаги использовалась жидкая масса, изобретатели постоянно думали о применении различных новых ингредиентов. Начиная с 1765 года в библиографиях упоминается об одной странной в этом отношении книге, изданной типографом Шеффером в Ратисбоне. Каждый лист этой старинной книги был напечатан на бумаге из разного материала: хлопка, мха, различных пород дерева, виноградных ветвей, соломы, тростника, капустных кочерыжек.

Для получения бумажной массы средневековая промышленность употребляла несколько растительных веществ, смешанных в разных пропорциях, но предпочтение оказывала все-таки тряпке, позволяющей получать самую лучшую и прочную бумагу. Впрочем, большой спрос и та легкость, с которой старые книги возобновлялись по мере того, как приходили в негодность, делали потребителей все менее требовательными к прочности бумаги.

Древние книги выходили небольшим числом экземпляров, потому в настоящее время представляют собой чрезвычайную редкость. А вот количество книги, напечатанных в XVIII-XIX столетиях, достигло цифр, которые поразили бы наших предков. Такие объем книгопечатания стали возможны благодаря новейшим усовершенствованиям типографии. Усовершенствования эти были в отливке шрифтов и в механизмах печатных машин.

Но истинные любители антикварных книг были не совсем довольны успехами прогресса, наносящими некоторый ущерб изяществу книги - применение минеральных веществ сделало бумагу менее долговечной. В результате старинные книги, изданные венецианским типографом Альдом Мануцием (1449-1515 гг.), изобретателем курсивного шрифта, спустя четыре-пять столетий сохранили свою свежесть, а книги, отпечатанные в XIX столетии, покрываются лисьими пятнами и рвутся без малейшего усилия.