В прочих разделах нашего сайта уже говорилось о романах, сцены из которых, постепенно печатаемые в фельетонах или в толстых журналах, с нетерпением ожидались читателями. Нужно ли упоминать о другой приманке, употребляемой печатными изданиями в этого рода литературе? Речь идет о иллюстрациях с помощью гравюр на дереве, гравюр-офортов, фотографий, которые будучи приложены к некоторым сценам романа или истории, делают в глазах читателя более живыми физиономии героев произведения и место, где происходит действие. Это служило как бы художественным дополнением для большей ясности, чего вообще недоставало всем древним книгам до изобретения книгопечатания.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Особенно в этом нуждались научные сочинения. Сравните древние естественно-исторические книги с книгами, которыми пользуются ныне - какая разница в точности и правдивости рисунка. Рассказы о путешествиях почти не меньше нуждаются в такой помощи. Вы улыбнетесь, когда увидите в донесениях наших древних путешественников карты, изображения личностей и памятников, пейзажи, которыми они украшали свои книги; это нередко лишь грубые эскизы, в которых глаз изменял автору ничуть не меньше руки. Например, рисуя контуры древнего памятника (бюста, статуи или храма), он против всякого желания придавал современный отпечаток этим изображениям. Нам известно описание Афин Бабина, изданное в 1614 году, в котором скала Акрополя с памятниками, украшавшими ее в то время, представлена так, что напоминает Монмартрский холм в Париже и его древнюю базилику. Надо признаться, что и сам аппарат фотографа XIX века тоже был не вполне безупречным инструментом, иногда искажая рельеф и размер тел.

Вообще фотографическое искусство очень удачно начали применять к воспроизведению целых древних рукописей, с которых гравюра до сих пор воспроизводила лишь короткие отрывки. Санкт-Петербург, Париж и Рим владели рукописями, не имеющими себе цены по своей древности, красоте букв и изяществу рисунков, украшающих их. Почти все эти манускрипты существуют в единственном экземпляре. Париж подал пример и снял некоторые из них фотографическим способом и разослал копии в римскую и петербургскую библиотеки. Таким образом, каждое из больших хранилищ рукописей в Европе увеличило свои богатства и предложило любителям древности более многочисленные коллекции для изучения.

Другое искусство, о котором в контексте развития книгопечатания до сих пор не было сказано ни слова, но которое между тем обязано успехам типографии - музыка. Издатели нот долгое время пользовались гравированием на меди. Затем к ней применили типографию с подвижными буквами, что все еще было не совсем удобно. Через некоторое время два старых способа заменили третьим, получившим название от своего изобретателя, Жило: музыкальную ноту сначала писали на камне, затем написанные знаки вытравляли кислотой и получали клише. Таким образом, появилась возможность печатать ноты сравнительно недорогим способом в значительном количестве экземпляров. Если сравнить книги, по которым учились наши предки греческому и латинскому языку, истории и географии с учебниками, которые книгопечатная промышленность выплескивала на прилавки уже в середине XIX столетия, то древние книги показались бы избалованному читателю просто жалкими. Английская и американская книжная торговля неутомимо распространяли в виде маленьких, очень недорогих книжечек всевозможные политические, религиозные и промышленные сведения, направляющие деятельность умов целых народов.

В лондонских магазинах можно было встретить полное собрание сочинений Шекспира в одном томе и этот Шекспир, иллюстрированный несколькими гравюрами, продавался в Англии по одному шиллингу (около 29 копеек на русские деньги по курсу 1878 года). Французская книжная торговля точно так же старалась привлечь покупателя дешевизной. Публика сделалась жадной до чтения, но большинство читателей не желало платить за книги дорого, если только речь не шла о книгах антикварных.

Нетерпением публики пользовались европейские капиталисты второй половины XIX столетия, но книги того времени сильно страдали от этой лихорадочной поспешности. Тысячи наборщиков, работавшие с газетами, привыкли работать скорее быстро, чем хорошо. Издание без опечаток всегда было редкостью, теперь же оно стало почти уникальным.

Чем быстрее книги размножались, тем быстрее они проникали из одной страны в другую, тем труднее становилось их автору охранять права на свой труд. Изданная в Англии книга не только могла быть перепечатана там без разрешения и в прямой ущерб автору, но и могла быть переиздана за границей, где законы уже не охраняли права интеллектуальной собственности на нее. Ученое или литературное произведение, имевшее успех на родине, нередко переводилось на другие языки, и чтобы автор не утратил прав собственности на него, приходилось постоянно совершенствовать законодательство. В этом отношении Европа представляла уже почти одно семейство, в котором все авторы договорились взаимно гарантировать друг другу законную прибыль от своего знания и таланта. Но эти гарантии почти не выполнялись, если речь шла о других континентах.

Впрочем, бывали произведения, по своей природе не подлежавшие подобному регулированию. Латинско-французский словарь был составлен с достойной прилежностью и тщательностью хорошим латинистом. Но двадцать лет спустя другой латинист, считая этот словарь уже несовершенным, составляет другой, которым за небольшим исключением содержит те же самые слова и те же самые выражения. Если бы нельзя было поступать подобным образом, не прослыв посягателем на чужую собственность, никакой прогресс для ученых книг был бы невозможен.

Плагиат (изначально это слово означало увод чужого невольника, а затем – похищение чужой собственности) также не являлся новым изобретением литераторов. Уже во времена Перикла (494-429 гг. до н.э.) комические поэта регулярно упрекали друг друга в литературных кражах, состоящих в заимствовании или главной идеи сочинения, или какой-нибудь части. Через пять-семь столетий христианские ученые нередко обвиняли (причем несправедливо) Платона и Аристотеля в заимствовании некоторых положений из священных книг евреев.

В истории древних книг случались плагиаты и непредумышленные, когда одна и та же мысль выражалась одинаковым стихом. Так Вольтер (1694-1778 гг.), говоря о Боге, написал один стих дословно такой же, какой уже был у другого французского писателя, жившего немного ранее - Жана Шаплена (1595-1674 гг.).

Случались плагиаты и до известной степени извинительные. Говорят, что гениальный французский драматический писатель Мольер, хотя и сам обладал богатейшей фантазией, заимствовал у другого писателя своего времени – Сирано де Бержерака – целых две сцены. "Комедия академиков" Сен-Эвременоа, вышедшая в 1650 году, содержит замечательную сцену между двумя писателями, Годо и Колете, в которой они, наговорив сначала друг другу всяческих похвал, заканчивают нанесением друг другу жестоких оскорблений. Эта сцена послужила идеей для забавного диалога Триссотена и Вадиуса в комедии "Ученые женщины" Мольера, увидевшей свет в 1672 году. Однако нельзя не признать, что Жан Поклеен (Мольер) распорядился ею совершенно оригинально и с большей комической самобытностью.

Вообще драматические произведения очень часто подвергались всякого рода переделкам. Пьесы, попадая в заграничные театры, почти никогда не ставились там в неизменном виде, ибо режиссеры постоянно пытались приноровить их ко вкусам новых слушателей. Драмы, пользовавшиеся успехом на иностранных подмостках и приносившие доход своим авторам, не слишком вызывали тревогу у литераторов в смысле точного соблюдения прав собственности. Считалось, что гению подобает быть щедрым и жертвовать малой долей своего состояния ради увеличения славы.

Умножаясь численно, книги распространяли не только мысли и знание, они распространяли также и язык. Когда Франция завладела Канадой и Луизианой, она сделала из этих двух колоний земли с французским языком; Испания сделала из Мексики новую Испанию, Бразилия стала как бы литературной провинцией Португалии; Англия заняла значительную часть Северной Америки, Австралии и Индии. По всем берегам Индийского океана английский язык сделался языком торговли и цивилизации. Все это стало возможным не только путем устного изучения, но и посредством распространения книг.

Католические миссионеры спасли от забвения сотни редких языковых наречий, воспользовавшись ими для перевода Евангелия и написания наставлений по вере для народов, которые они желали просветить. В Англии в 1804 году было основано богатое Библейское общество, расходовавшее до пяти миллионов франков ежегодно на печать переводов Библии на различные языки общим числом в двести шестнадцать, из которых некоторые переживут народы, говорившие на них, и останутся предметами изучения для лингвистов.

Пока развивалось книгопечатание, были языки, исчезнувшие безо всякого следа, но были и такие, которые стали называться мертвыми языками потому, что на них уже никто не говорит, и существуют они только в древних и старинных книгах. Таковы языки древнего Египта, древних народов Персии и Ассирии, таков санскритский язык, ведический язык, язык древних эпопей в Индии. Таковы также латинский и древнегреческий языки.

Латинский язык в свое время вытеснил и погубил множество национальных языков на Западе Европы, но и сам постепенно преобразовался в устах побежденных наций, исчезнув из употребления и рассыпавшись на итальянский, испанский, португальский, французский и румынский. Некоторые причины, конечно, поддержали его длительное употребление в высших слоях общества.

Прежде всего, это прекрасная и богатая литература древнего Рима. Даже сокращенная многими опустошениями времени, она все еще представляет совершенный образец красноречия и поэзии для всех образованных умов. Затем, став официальным языком римской церкви, латинский язык сделался посредником между всеми членами католической общины. На нем и поныне пишутся акты, исходящие из папской канцелярии, на нем у католиков совершается литургия и читаются молитвы. Латинский переводы Библии, прозванный Вульгатой или официальным переводом священных книг, сохраняет авторитетность оригинального текста.

Изучение римского права на юридических факультетах мировых университетов поддерживает употребление языка римских юрисконсультов. Во Франции, например, все судебные акты начали составляться на французском языке только с 1539 года в царствование Франциска I, однако адвокаты еще долго продолжали произносить речи на латыни.

До конца XVII столетия на латинском языке писали исторические сочинения, некоторые из которых были довольно важны и популярны. Философия, эрудиция, естественные науки (особенно, биология и медицина) еще пользуются им как общим языком для ученых всех стран.

Судьба греческого языка в некоторых отношения сходна с судьбой латыни, но, тем не менее, отлична от нее. Как язык восточного христианства, он используется в литургии, на кафедрах, в теологических школах. Но религия не сохранила его. В редких случаях филологи изучают классический греческий язык древних прозаиков, наречия Византии и Константинополя утеряны для истории навсегда. Прошло уже более двух тысяч лет, как Цицерон, произнося речь в защиту греческого поэта Архия, с некоторой грустью сравнивал популярность, которой пользовался в то время во всем мире язык этого поэта, со столь ограниченным господством латинского языка.

В середине XVIII столетия производство книг во всей Европе уже было поставлено на широкую ногу, и подобно любой индустрии оно подчинялось законам, многочисленным правилам – иногда стесняющим, иногда разумным. Все профессии, касающиеся торговли книгами, зависели от университетов, поставлявших рабочие руки в эту отрасль. Власти с большой точностью определяли обязанности книгопродавцов по отношению к авторам и читателям, они назначали условия для продажи старинных книг, требовали, чтобы всякий экземпляр, пущенный в продажу, был надлежащим образом исправен.

В 1535 году, как раз примерно в то время, когда Людовик XII оказал почтение искусству Иоганна Гутенберга, Франциск I, напуганный бесчинствами печати, чуть было не запретил ее своим эдиктом. Религиозные споры и войны благоприятствовали излишествам свободы, которая могла стать опасной с оружием, данной ей в руки книгопечатанием. Поэтому неудивительно, что в 1539 году вышел королевский указ об учреждении полицейского надзора за парижской типографией. Рабочим было запрещено вносить в мастерские шпаги, кинжалы, палки, объединяться в союзы и братства, заводить общие кассы, устраивать забастовки, посредством которых они могли бы навязывать свою волю владельцам типографий.

В указе короля Генриха II, вышедшем в 1551 году, определялись обязанности типографов. Согласно этому эдикту подписанный экземпляр каждой предназначенной к печати рукописи должен был оставаться в руках цензоров, просматривавших книгу; на каждом произведении должно было стоять имя автора и типографа, обозначены его место жительства, его штемпель и время печати книги.

В 1618 году Людовиком XIII был принят устав, приводящий в порядок законы, касающиеся типографий и книжной торговли, а в 1744 году был утвержден Устав парижской книжной торговли и корпорации. Согласно ему книготорговцы и типографы не могли выбирать себе место жительства, а были обязаны селиться на конкретных улицах и набережных. Не только книги печатались с одобрения королевских цензоров, но и члены французской академии не могли свободно печатать свои сочинения без разрешения корпорации, к которой они принадлежали.

Всякий хороший типограф должен был заботиться о совершенной точности текста, однако при печати старинных книг этого было нелегко достигнуть, поскольку требовались совместные усилия наборщиков и корректоров, возможные только в первоклассных типографиях, находящихся под добросовестным и толковым надзором. Все помнили жалобы греков и римлян на неаккуратность современных им переписчиков, но и авторы XVII-XVIII столетий не без основания жаловались на неряшливость типографий.

Цицерон, жаловавшийся на переписчиков, однажды писал своему издателю и другу Помпонию Аттике: "В моей речи в защиту Лигария я назвал, в числе его близких друзей, Корфидия, который уже умер. Обэтом меня известили со стороны Корфидия". Увы, переписчики ничего не предприняли, и, несмотря на уведомление Цицерона, все рукописи его речи "Pro Ligario” воскрешают мертвого, которого он желал вычеркнуть из них.

Такая неточность в копиях древних книг еще больше разрасталась в средние века благодаря крайнему невежеству переписчиков и доставляла множество мучений издателям древних текстов и старинных книг. Она даже вызвала к жизни новую науку, критику текстов, занимавшуюся сличением между собой рукописей одного и того же сочинения, извлечением из них вариантов для выбора наилучшего чтения, для восстановления его путем догадок в некоторых местах.

Еще один забавный исторический анекдот на тему небрежности переписчиков древних книг. Цицерон, рассуждая со своим другом Аттиком об одном из своих сочинений, попросил, чтобы в нем занялись исправлением ошибок переписчиков (menda librariorum). Неопытный переводчик, не обратив внимания на то, что слово "librarius” в данном случае стояло вместо слов "scriptor librarius” и означало переписчиков, написал "ошибок книгопродавцов". Полтора тысячелетия спустя один наборщик, хорошо зная, что типографские ошибки или опечатки ничуть не касаются книгопродавцов, не задумываясь, заменил вариант переводчика словом "типографов". Таким образом, вышло, что Цицерон еще до Рождества Христова был уже вроде как знаком с книгопечатанием.

Науки в средние века развились так, что уже невозможно было заключить в одной книге историю всех времен или народов, знания о природе и истинах, которыми обогатились науки физическая и математическая. Еще авторы самых древних книг мечтали и даже пробовали составить энциклопедии, включающие в себя весь круг человеческих знаний. "Естественная история" Плиния Старшего была одной из таких попыток. В XVIII столетии "Великая Энциклопедия" Даламбера и Дидро также стала продуктом благородных усилий собрать и привести в порядок все знания, приобретенные с сотворения мира и до наших дней.

Она вышла с 1751-го по 1777 год в тридцати трех томах in-folio, включая двенадцать томов чертежей. В 1780 году к ним прибавилось еще два тома аналитических таблиц. Впоследствии этот огромный труд был разделен на несколько частей, каждая из которых была посвящена отдельной науке. Под своим новым названием "Методической Энциклопедии" он уже состоял из 160 томов in-quarto.

Многие старинные книги XVI-XVIII веков печатались в очень ограниченных количествах экземпляров, иногда их остается только два или три в библиотеках, иногда не остается даже и одного. Французский поэт Петр Пупо, живший в XVI столетии и не оставивший после себя печатных трудов, известен лишь по статье, написанной о нем французским же ученым XVII века Вильгельмом Колете. Сборник же статей самого Колете, никогда не издававшийся целиком, погиб в 1871 году во время пожара в библиотеке Лувра.

Ко второй половине XIX века книготорговля выплеснулась из магазинов на улицы европейских городов. Вот, к примеру, любопытные статистические сведения за 1857 год о мелкой торговле книгами в Париже на открытом воздухе. Между набережными Орсэ и Турнель насчитывалось 68 букинистов, которые имели вместе 1020 ящиков, каждый длиной в один метр. Зная, что в одном ящике умещалось по 75-80 книг, общее число томов, выставленных букинистами на продажу, составит порядка 70 тысяч экземпляров.

Впрочем, такие объемы вполне были применимы еще к древним книгам. Философ Сенека Луций Анней в трактате "О спокойствии души" в 62 году нашей эры со странным презрением отзывается о 400 тысячах томов, составляющих большую александрийскую библиотеку, он видит в этом только роскошь царского тщеславия. В этом смысле он бы по аналогии презирать богатые библиотеки Рима, хранилища древних книг Египта и Греции. Например, римлянин Ларенций во II веке христианской эры собрал 35 тысяч томов древних рукописных книг. Судя по уровню начитанности и эрудиции, большие библиотеки имелись в домах Цицерона и Плутарха, цитировавших в своих трудах сотни античных авторов. В III веке нашей эры знаменитый Дионисий Кассий Лонгин, бывший министром царицы Зиновии, получил от Плотина название "живой библиотеки и ходячей академии".

Любовь к книгам особенно пригодилась человечеству после нашествия варваров на Европу, когда ученым пришлось восстанавливать литературные достижения, которыми некогда изобиловал древний мир. Министр готских королей в Италии, Кассиодор, отстраненный от дел с падением своих властителей, превратил место своего уединения в огромную рабочую комнату для переписчиков, в которой под его руководством воспроизводились книги. Карл Великий в VIII столетии окружил себя учеными, учредил школы и повелел увеличивать число списков древних книг для употребления в этих школах. Ирландский монах Флакк Альбин Алкуин (735-804 гг.) был героем этого ученого двора и его имя заслуживает того, чтобы быть вписанным в вечность как имя истинного благодетеля ума человеческого.

Рукописные книги того времени не отличались, правда, изяществом их исполнения, письму недоставало красоты, и украшения в старинных манускриптах были редки. Но постепенно возродилась любовь к богатым переплетам для старинных книг, каллиграфии и живописи, которая никогда не умирала на греческом Востоке и которая снова вернулась на Западе при преемниках Карла Великого.

В IX столетии орлеанский ученый, епископ Теодовульф заказал для своего употребления рукописи редкого изящества. Два экземпляра его латинской Библии существуют до сих пор - один хранится в кафедральном соборе города Пюи, другой - в парижской национальной библиотеке. Эти две старые книги столь похожи одна на другую, что их можно принять за два экземпляра одного и того же сочинения, напечатанного каким-нибудь Иоганном Гутенбергом или Робертом Этьенном.

Примерно в то же время на Востоке, знаменитый константинопольский патриарх Фотий (около 820-896 гг.), главный виновник разделения греческой и римской церквей, составил себе очень большую библиотеку из богословских книг и трудов языческих авторов. Причем он сам составил каталог принадлежавших ему древних книг, с кратким содержанием. Это очень поучительный для нас труд, так как трудолюбивый патриарх держал в руках и прочитал сотни сочинений, ныне потерянных и известных нам лишь по оставленным им извлечениям.

Четыре века спустя французский король Людовик IX собрал коллекцию из сотен экземпляров Библии и творений Святых Отцов. В свою библиотеку монарх охотно допускал посторонних читателей, но, правда, еще не созрел для раздачи книг, особой благотворительности, рекомендованной парижским собором в 1212 году.

Сорбонская библиотека начала выдавать книги из своих фондов сторонним читателям, даже не требуя залога в обеспечение сохранности взятой книги, но тщательно вела список розданных книг, в которой каждая старинная книга была описана с достаточной точностью, чтобы ее невозможно было подменить.

Этим мудрым правилам следовал и знаменитый библиофил Ричард де Бери, епископ Дургамский (1287-1345 гг.), воспитатель будущего английского короля Эдуарда III, когда в 1343 году захотел обеспечить сохранность своих книг в библиотеке оксфордского университета, которому принес в дар свою коллекцию из 1500 рукописей, собранных по монастырям Англии, Италии, Германии и Франции. Впрочем, тогда (как и сейчас) особо ценные книги совсем не выдавались из библиотек, а для охраны их от похищений использовалась железная цепь, соединявшая прочный переплет книги с пюпитром, за которым сидел читатель. Некоторые старые книжные переплеты до сих пор хранят следы этой предосторожности.

В конце XIV века французский король Карл V Мудрый также слыл весьма компетентным библиофилом, заказывавшим для собственного употребления французские переводы греческих и латинских древних книг. С этой целью монарх собрал под своим крылом множество переписчиков, иллюстраторов и переплетчиков.

Один из братьев Карла V, герцог де Бери также имел пристрастие к изящным рукописям, собрав их более трехсот. Он пополнял свою коллекцию не только путем покупки и обмена, но и заставляя талантливых художников исполнять рукописи за приличные деньги. От этой драгоценной коллекции старинных книг сохранилось три каталога, датированные 1402, 1412 и 1416 годами. И, кроме того, сохранилась примерно треть самой библиотеки герцога, половина которой имеется в парижской национальной библиотеке, а половина - в частных коллекциях.