До сих пор мы видели только возрастающее процветание литературы и книжной торговли, но нельзя умалчивать и об их злоключениях. А они, в свою очередь, были многочисленны и разнообразны.

Если никогда не ощущалось недостатка в мысли, составляющей содержание древних книг, то в материале промышленном, то есть в бумаге, чувствовали нужду, как писатели, так и книгопродавцы. По-видимому, на нее всегда держалась высокая цена. Во времена Перикла, в самый блестящий век эллинской цивилизации, лист бумаги средней величины стоил около четырех франков на нынешние деньги, то есть столько же, сколько ныне стоят полторы сотни листов бумаги среднего размера и качества. Это подтверждает нам один афинский документ, относящийся к 410 году до христианской эры – счет расходов на постройку знаменитого храма Эрехтея, одного из красивейших зданий афинского акрополя.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Поэтому для сочинений, не требовавших слишком много места, нередко употребляли легкие деревянные дощечки. От таких дощечек осталось несколько обломков, из которых один хранится в витринах луврского египетского музея в Париже. Такой же обычай существует еще и поныне у мусульманских народов в Африке и на Востоке.

В Египте, главном (а то и единственном) центре приготовления папирусной бумаги, это драгоценное растение подобно всякому другому, было подвержено переменчивости времен года. Бывали годы урожайные и бывали неурожайные. Вследствие этого иной раз ощущался недостаток бумаги, который не всегда устраняло приготовление более дорогого пергамента. Было, по крайней мере, два случая, когда ощущался недостаток бумаги: один – при Дарии Охусе, другой – в царствование императора Тиберия. В последнем случае, когда единственной причиной бедствия, возможно, было замедление подвоза из Александрии, недостаток бумаги принял размеры настоящей катастрофы для столицы мира. Возникли бы серьезные смуты и опасность для общественного спокойствия, если бы тогда не поручили третейским судьям распределение соответственно потребностям и спросу того малого количества бумаги, которое Египет прислал в итальянские порты.

Удивительная вещь, нечто подобное приключилось в 1871 году, в последние дни осады Парижа, когда не хватило бумаги для печатания газет, поэтому многие из них издавались на сырой, толстой бумаге. Экземпляры этих газет в наше время составляют библиографическую редкость, поэтому, вероятно, в недалеком будущем будут цениться любителями антикварных книг весьма дорого. В наших нынешних музеях имеются и другие свидетельства (порой весьма странные для нас) скудости папируса даже на берегах Нила. Некоторые рукописи на папирусе, происходящем из Египта, представляют собой опистографы, то есть они покрыты надписями с обеих сторон, причем написанный на обороте текст представляет собой документ, не имеющий никакого отношения к тексту на лицевой стороне папируса. Например, семейные письма или хозяйственные отчеты вперемешку с трактатом об астрономии. Делалось это, очевидно, из экономии, чтобы утилизировать вторую поверхность папируса.

Но еще боле странная вещь – кто бы мог поверить, что в I веке нашей эры римские солдаты, размещенные в верхнем Египте, и чиновники римского управления не имели достаточно бумаги для ведения своих повседневных счетов, например, расписок в получении жалованья, и писали эти расписки на остраках, то есть на обломках глиняной посуды? Если бы письменность на эти необычных документах не была чаще всего греческая и хорошо разбираемая, если бы на ней не было удобочитаемых пометок о времени написания, никто не подумал бы, что такой обычай существовал так долго, и что он появился задолго до упадка древней литературы и книжной торговли. Однако в этом не может быть никакого сомнения.

Предполагают, что бедность принуждала некоторых писателей создавать таким порядком целые сочинения на обломках их столовой посуды. Именно такой факт рассказывают об Апполонии Дисколе, наиболее известном из всех греческих грамматиков, жившем в век Антонинов. Из его многочисленных сочинений нам осталось еще столько, что если собрать все, то получится очень объемистый том. Грамматик, прежде чем стать знаменитым, жил, может быть, очень бедно и подобно римским солдатам и чиновникам в Египте, мог время от времени писать некоторые свои воспоминания на обломках глиняной посуды. Ведь существует же у арабов легенда, что Магомет писал Коран под диктовку ангела на лопатках барана.

Перейдем теперь к серьезной истории древней книги. В странах, наиболее богатых трудолюбивым писателями, прискорбно было видеть, скольким опасностям могли подвергаться книги, которые, казалось, даже с самого своего появления на свете должны были найти у публики самый радушный прием. Знаменитый Аристотель, говорят, завещал все свои рукописи наиболее ученому из своих учеников, Феофрасту. Последний, не имея времени обнародовать их все, в свою очередь, завещал их наследникам, мало достойным такой чести, так что наследство долгое время оставалось заброшенным в подвале, где много томов испортилось.

Это предание (если оно справедливо) объясняет нам, почему в таком плохом состоянии дошли до нас многие сочинения величайшего философа древности. Оно объясняет также, почему эти книги так поздно распространились на Западе и почти не были известны римлянам до взятия Афин их полководцем Суллой.

Другой более странный пример печальной участи древних книг: один из Птолемеев в Египте, преемник государей, основавших богатую александрийскую библиотеку, однажды, неизвестно за что, разгневался на ученых и изгнал их всех из своего царства. Подобного рода преследование не могло продолжаться долго у народа, столь дружественно расположенного к искусствам, как эллины, и, слава Богу, мы видим, что оно не причинило вреда ни науке, ни поэзии. По странному совпадению, китайские летописи относят к царствованию Чингиз-хана, бывшего почти современником Птолемея Филометора, жестокое гонение ученых и истребление многих тысяч древних книг, в числе которых были замечательные памятники китайской мудрости, от которых чудом сохранилось несколько экземпляров.

Эти злоключения древних книг следует приписать причудам деспотической воли, но даже при нормальном состоянии общества книги и их авторы не раз подвергались другим опасностям. Прежде всего, бывали несчастные случаи. Очень часто архивы и библиотеки были опустошаемы или совсем истребляемы огнем.

При взятии Александрии Юлием Цезарем пламя похитило одну из громадных библиотек этого города, находившуюся в квартале, известном под названием Брухиум. Во время пожара, устроенного в Риме безумным и жестоким Нероном, также исчезли три библиотеки со всеми заключенными в них литературными сокровищами.

Провинциальные города древнего мира не были ограждены от подобных несчастий. В царствование Кладия французский город Лион (называвшийся тогда Лугдунум) был до основания уничтожен огнем за одну ночь. Когда во время гражданской войны, окончившейся победой Веспасиана, сгорел Капитолий, от всех сокровищ, собранных в этом древнем святилище религии и патриотизма, остались одни попорченные клочки. А ведь там с древних времен были собраны многие тысячи списков и бронзовых таблиц, составлявших архивы империи.

Прибегнув к изучению копий этих текстов, хранившихся на других складах, удалось опять воссоздать и восстановить их собрание численностью в три тысячи отдельных документов. Светоний, биограф Веспасиана, справедливо назвал это instrumentum imperii pulcherrimum. Полвека спустя после пожара, истребившего Лион до основания, город сделался более, чем когда-либо, цветущим благодаря изящных искусствам и торговле. Книготорговцы внесли в это свой посильный вклад, открывая новые лавки и выставляя там "новости литературы". Плиний-младший (61-113 гг. н.э.) с радостью отмечает в своей переписке, что его книги находили поклонников на рынке, столь отдаленном от Рима и его родного города Новый Ком (территория северной Италии).

К тому же периоду истории (79 год после Рождества Христова) относится воспоминание о Геркулануме и Помпеи, засыпанных горячим пеплом Везувия. В Геркулануме в одной из комнат были обнаружены 1700 свертков папируса, которые принадлежали библиотеке эпикурейца и значительную часть которых благодаря своему изумительному терпению и прилежанию смогли разобрать неаполитанские ученые.

Менее удачливый в этом плане город Помпея не подарил нам ни одной древней книги, которые он заключал в себе в свое время, а между тем там и теперь еще можно видеть лавку книгопродавца с рабочей комнатой для переписчиков, которую очень легко узнать по надписям на ней и по ее внутреннему убранству. Но влажный пепел, проникший повсюду в этом городе, разрушил там до мельчайших частиц папирус и пергамент. Искусные исследователи, проводившие раскопки этих развалин, отчаялись найти там остатки хотя бы одной рукописи, имеющей вид книги; было обнаружено лишь несколько приходно-расходных счетов, написанных на навощенных деревянных дощечках – все эти счета разобраны учеными без особого труда.

Рядом с этими несчастными случаями необходимо упомянуть и о насильственных разрушениях, которые, увы, приходится приписать злой воле людей.

Поэт Овидий представляет нам первый пример этого. Изгнанный из Рима императором Августом за проступок, тайну которого так никогда и не узнали, сосланный в небольшой городок на берегах Черного моря, он мог довольно свободно писать там свои элегии, в которых оплакивал свою печальную участь. Но, посылая свои стихи в Рим, он не совсем был уверен в приеме, который они должны встретить там.

Даже в слабом прозаическом переводе небезынтересно прочесть несколько строк, которые Овидий в подражание Горацию обращает к сборнику своих стихов: "Маленькая книжка, - я не завидую этому, - ты отправляешься без меня в Город (Рим), куда не может последовать за тобою твой господин. Иди, но плохо одетая, как и подобает книге изгнанника. Несчастная, береги наряд своего несчастья; да не окрасит пурпур твоего покрова, - его цвет не идет тому, кто носит траур. Да не привлекает глаза сурик твоего заголовка и кедр да не наполняет благоуханием твоих листов… Не красней за свои пятна: при виде их всякий поймет, что они сделаны моими слезами. Иди же, моя книга, и приветствуй от моего имени те дорогие места…"

И после этого краткого вступления поэт мысленно витает в храмах и дворцах своего дорогого города Рима, в котором он всюду опасается козней и пробуждения гнева государя, отправившего его в изгнание. Он представляет книгу, попадающую в дом, где она встретит своих старших сестер, опасающуюся и там возбудить подозрения против своего господина. Из этого можно видеть, как иногда тяжело было положение писателей в последние годы царствования Августа.

Свобода написания и обнародования книг у греков и римлян, конечно, была велика, но так как она иной раз вырождалась в некоторую разнузданность, то для ее сдерживания в определенных границах были нужны законы, и законы эти нередко применялись с большой строгостью. Причем строгость распространялась не только на позорящие честь пасквили (периодически присуждавшиеся к сожжению), но и на серьезные исторические труды, автор которых грешил излишним поклонением или просто уважением к павшему правителю.

Именно таким образом, при императоре Тиберии был осужден историк Кремуций Корд за то, что говорил с уважением, о последних защитниках республики – Бруте и Кассии. До него другой летописец, книги которого были сожжены по велению сената не захотел пережить их истребления и покончил жизнь самоубийством.

Сочинения Публия Корнелия Тацита (56-117 гг. н.э.) дошли до нас неполными. Этот великий древнеримский писатель-историк отзывался с суровой независимостью о царствовании первых императоров, порицал Нерона и Домициана. Можно думать, что именно эта свобода мысли и была в известной степени причиной исчезновения части его произведений. Преемникам первых цезарей не нравилось, что в римском обществе распространяются проникнутые столь благородной печалью суждения о политических порядках, которые, возможно, заслужил своими преступлениями выродившийся уже тогда Рим.

Рассказывают, что император Марк Клавдий Тацит (200-276 гг. н.э.), считавший себя прямым потомком знаменитого историка, озаботился воспроизведением его сочинений и распространением их по библиотекам. Кто знает, этой ли счастливой случайности мы обязаны тем, что можем читать, по крайней мере, половину этих красноречивых рассказов, делающих честь уму человеческому.