Московский, так называемый каталожный период, когда антикварное дело приняло более или менее организованный вид, начался также с восьмидесятых годов, но протекал несравненно слабее Петербургского, дав на протяжении более тридцати лет, как видно из приложенного здесь "Списка", всего в общей сложности 318 каталогов, выпущенных двадцатью компаниями. Число тем более скромное, если из него на долю одного Шибанова падает 168 каталогов.

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
Но прежде чем дать характеристику деятельности лиц, выпускавших каталоги, следует коснуться общего положения антикварного дела в Москве за этот период. Для введения должно сделать одно общее, увы, не совсем лестное замечание. Как бы ни были некультурны петербургские книжники, но в сравнении с московскими они были настоящими аристократами. Не говоря уже о глубине познаний, или вернее сказать, о той малой дозе знаний, которыми щеголяли и те и другие, и где трудно было определить, на чьей стороне оказался бы перевес, но внешним лоском, обращением с публикой убранством своих лавок и, наконец, даже костюмом, питерцы были в сравнении с москвичами истинными парижанами.

Торговля антикварными книгами в Москве

Москва, налагающая на все "особый отпечаток", не преминула коснуться и мира книжников. Отличительной чертой старого московского книжника была грубость, доходящая до озорства. Получалось впечатление, что не они нуждались в покупателе, а покупатель в них. Может быть, и на самом деле было так, ибо мало-мальски прилично оборудованные лавки были наперечет: Панкратьевский переулок с кусочком Сретенки, - этот старейший из московских букинистических пунктов; Проломные ворота, концы Никольской, вот и все. На Арбате, где позднее расселилось немало книжников, в те времена был только один Березин М.М.; Моховая, Никитская, нынешние средоточия книжного центра, совершенно не существовали, - там только помещалось одно единственное "Общество распространения полезных книг". Были разбросаны кое-какие лари и магазины и в других частях города, как то: Рождественке, Разгуляе, Старой Басманной, Волхонке, Никитской, Немецком рынке (на Смоленском - ни одной), Столешников переулок и другие, но о них не стоит и упоминать, потому что легче было найти в навозной куче жемчужное зерно, чем у них хотя бы одну порядочную антикварную книгу.

Итак, старейшим и более всего населеннейшим из книжных центров были Панкратьевский переулок и Сретенка возле него. Причиной средоточия здесь старых книжников была близость Сухаревки, этого главнейшего нерва всей былой книжной деятельности. Все книжники, населявшие указанные места, были в то же время и рыночными торговцами. Главнейшие из них были: Никитин, Филипп Никитич и его сын Александр Филиппович, у обоих было по лавке; Толченов и сын его, под прозвищем "глухой" за его физический недостаток, имевшие также две лавки, и Петр Павлович Изотов. Лавки были холодные, без окон, с так называемыми растворами, как и всюду в Москве того времени, на Никольской, в Проломе. Семьи Никитиных и Толченовых являли собою ярких типичнейших представителей тогдашнего московского книжного рынка, связанного непосредственно с Сухаревкой. Это влияние Сухаревки налагало особую печать, от которой не соприкасавшиеся с нею были почти совершенно свободны, а именно то подчеркнутое грубое обращение с публикой, которое присуще было одним Сухаревским торговцам. Разгадка этому, конечно, есть. Будучи осаждаемы многочисленной публикой, среди коей большинство обращалось с праздными и нередко бессмысленными вопросами; будучи проучены горьким опытом, когда ни один из десяти перебирающих книги и опрашивающих о них всякие подробности и расценку, иной раз и на грош не купил, они теряли самообладание и начинали отвечать грубостью. Изо дня в день раздражение накапливалось и вырабатывался определенно кошмарный тип рыночного продавца. Если к этому прибавить его малокультурность, то будет ясно, до каких геркулесовых столбов могло простираться его раздражение, не сдерживаемое ничем, за исключением, в крайних случаях, вмешательства полицейского.

Никитин-младший, Изотов П.П. и Толченов-глухой считались передовыми книжниками, стоящими головою выше остальных; они уже отошли от системы, господствовавшей дотоле, покупать книги на вес и продавать на глазомер. Они даже знакомы были с царившей тогда книжкой Геннади и нередко при продаже указывали на нее, взвинчивая цену раз в десять против нормальной. Будучи любознательны и заглядывая в книжки, они могли бы пойти далеко, если бы не их недостатки, мешавшие им развиться. У первых двух обычный порок, свойственный, увы, почти без исключения всем книжникам того времени - пристрастие к спиртным напиткам: а у второго - глухота. Сноситься с ним можно было только посредством записок. У него в лавке лежала большая аспидная доска, с привязанным к ней грифелем и он предлагал каждому входящему написать, что ему нужно. Ответы он давал устно, хотя и косноязычно, но все-таки довольно понятно. Ответы его были чрезвычайно оригинальны и обнаруживали в нем большого остряка и сатирика.

У этих троих водились нередко и хорошие книги, более чем у кого-либо из всех остальных московских книжников, за исключением, конечно, Шишова П.В., - этого незаменимо-щедрого и единственного дарителя самых неожиданных сюрпризов. О нем было уже сказано выше. Об остальных книжниках, обычно населявших Сухаревку, можно только сказать, что они все были типа Шишова, но только в меньших размерах и не обладавшие таким широким размахом. Были среди них и даровитые, пытливые и имевшие все данные на успех, если бы не их ужасный порок, не дававший им развиваться. Справедливо говорил Астапов в своих "Воспоминаниях", характеризуя весьма даровитого букиниста Крашенинникова Н.И.: "...и он запил, а запоем он пьет и до того пропьется, что все кончит".

Так кончали большинство этой книжной братии, не успев, расцвести. Так вымерла целая огромная корпорация так называемых "стрелков" - мелких книжников, торговавших в разнос. Это было любопытное племя, и о нем не безынтересно сказать несколько слов. Люди всякого звания, но поголовно малограмотные, неизвестно по какому наитию набредшие на этот промысел, занимались им с большим увлечением и успехом. Это были не простые уличные торговцы в разнос, нет, вы их никогда не увидите на улице стоящими с пачкой книг.

Пристанище им был трактир, но опять не для торговли книгами. Нужно сказать, что "стрелки" эти специализировались на такого рода операциях: блуждая по домам, как татары за поисками "шурум-бурум", они спрашивали, нет ли продажных книг и, попав на такое место, они несли свою добычу в трактир. Трактир - это их биржа, их место, решающее дальнейшую судьбу накупленного. Здесь шла сортировка книг и разрабатывался стратегический план их распределения. Стрелки не любили иметь дело непосредственно с собирателями, хотя и знали многих из них, находя такой процесс реализации слишком затяжным; они предпочитали торговцев, и вот здесь, учитывая характер деятельности каждого из них, немедленно несли им соответствующий материал, - кому редкости, кому учебники, кому разрозненных классиков в приложениях к журналам.

Девиз стрелков - быстрота действий, чтобы к вечеру все было распродано, и плох был тот из них, у которого застревала до другого дня какая-либо книжка,— этот не считался уже мастером своего дела. Все эти операции неизменно сдабривались обильными вспрыскиваниями. Спрыскивались выгодная покупка, выгодная продажа. И так каждый день. Вся деятельность стрелков протекала в самой ужасной угарной атмосфере, и не диво, что пожилых среди них не было совсем, - все они рано сходили не только со сцены, но и прямо в могилу, умирая, в буквальном смысле под забором. Некоторых из них особенно было жаль. Припоминаются два брата Сокольские, носившие на книжном рынке кличку "Братья Карамазовы". Толковые, довольно хорошо наметавшиеся в книжном деле, они могли бы быть очень полезными сотрудниками и в хорошо организованном предприятии. Одному из них было предложено выгодное место. "Благодарю за честь, - отвечал он, - но не гожусь я вам, не выдержу, на волю меня потянет". Эта воля и сгубила их обоих: они умерли вскоре один за другим в молодых годах.

После Сухаревки и ее предместий самым популярным местом был так называемый "Пролом", "Проломные Ворота" на Никольской улице. Старейшим его обитателем был Байков Платон Львович, торговавший в самом проходе, в темной лавке, в которой и днем приходилось быть с огнем. Типичный старый книжник, баловень своих клиентов, которые его любили за его веселый нрав, балагурство и разные дурачества, он имел доступ к "барам" - собирателям, которых по очереди и навещал, предлагая приобретенное за день. В лавке он почти никогда не бывал, служила она ему скорее для свалки приобретенного, в ней царил невообразимый хаос, все было покрыто пылью. Все дело поставлено было на его энергии. "Волка ноги кормят" - было его девизом. Он с утра летел по адресам, на аукционы старинных вещей (он приторговывал и ими). Привезет добычу в лавку, наскоро разберется и снова летит с предложениями. Цены у него были доступные, и редкая вещь не проходила сразу. По суетливости и быстроте действий как в купле, так и продаже, рекорд, установленный им, никем не побит и до сих пор. Умер он в 1887 году в возрасте шестидесяти лет.

Оригинальный тип книжника-букиниста представлял собою Афанасий Афанасьевич Астапов (1840-1918 гг.), ученик Байкова, известный в книжном мире под прозвищем "горбатого" за его физический недостаток, торговавший также в "Проломе". В находившихся там деревянных лачужках он начал, выйдя из девятилетнего обучения у книжников, в 1871 году свою самостоятельную деятельность, "созрев окончательно в книжном деле", как самоуверенно он говорит в оставленной им "Повести о своем житии и о книжном деле", опубликованной в 1912 году. Любимым изречением Астапова и даже, так сказать, его девизом было - "для меня книжечка отрада, мне больше ничего не надо", но книгу он любил своеобразно, совершенно не зная и не заглядывая в нее. Ни в своих "Воспоминаниях", ни в "Повести о своем житии", ни в беседах с кем бы то ни было он не говорил ни слова о старинных книгах, как таковых; он не назвал почти ни одной книги, прошедшей за сорок лет через его руки, не назвал состава ни одной своей покупки, он только говорил: "Добрые были книжки, хорошие книжки". "Да какие же, Афанасий Афанасьевич?" - спросят его, - "Право не помню, запамятовал что-то", отвечал он обыкновенно.

Из попавшей к нему в 1880 году огромной и замечательной библиотеки Водянского О.М. он буквально не назвал ни одной книги, украшавшей эту богатейшую библиотеку, которой он питался всю свою последовавшую жизнь. Рассказывая в своих мемуарах один эпизод из распродажи этой библиотеки, когда за одной книгой гонялись несколько любителей и цена ей, по мере увлечения, все возрастала и выросла с 10 рублей до сотни, он и тут - "запамятовал" название этой выдающейся редкости. И немудрено. Имея больше всего дело с учебниками и ходовыми научными книгами, он не углублялся далее этого, и если у него и попадались иногда редкие книги, то только купленные случайно, в массе с другими, которые и продавались по вдохновению, глядя по покупателю.

Эта система продажи "по покупателю" широко господствовала в те времена у наших книжников-антиквариев. Существовало на книгу две цены, резко отличающиеся одна от другой: одна, когда продавец предлагал книгу сам, другая - когда ее искал покупатель. Если в первом случае назначался за книгу 1 рубль, то во втором - "на спрос" - как говорила книжники, цена возрастала до 3 рублей, а иногда и больше, смотря по страстности, с какой ее жаждал получить покупатель. Малосведущим книжникам эта страстность ищущего книгу служила единственной примеркой ее степени редкости и по ней уже определяли и цену. Оттого они не любили издавать и каталоги, в которых волей-неволей приходилось выставлять твердые цены. Астапов, только спустя слишком 20 лет после покупки славной библиотеки выдающегося ученого, содержавшей в себе массу старинных книг на всевозможных языках, преимущественно по славяноведению, выпустил каталог, когда от этой драгоценной библиотеки был уже жалкий остаток.

Но попытка с каталогами у Афанасия Астапова так и не привилась; выпустив в 1901-1903 годах четыре каталога, он прекратил их совсем, найдя, очевидно, способ продажи через каталоги неинтересным. К чести Астапова нужно сказать, что он, сознавая свое бессилие сам составлять каталоги, обратился за содействием к сведущему лицу, и от этого его каталоги не только отменно отделились своею грамотностью от самодельных, издаваемых его собратьями, но были одними из самых дельных за весь обозреваемый московский период.

Особенно интересны первые два. Разбитые на строго научные отделы, один, посвященный географии, с особо выделенными рубриками для Крыма и Кавказа, другой - по истории России, с рубрикою мемуаров, с полными, хорошо выписанными заголовками, они могли бы сделать честь и любому просвещенному антикварию. В первом каталоге, вышедшем в 1901 году, опубликовано 1635 номеров, а во втором, вышедшем в 1903 году, - 1741 позиция. Несмотря на свою малокультурность и ограниченный запас книжных познаний, Афанасий Афанасьевич Астапов имел шумный успех и массу поклонников. Его любили за его веселый нрав, за образную философию, отдававшую мистицизмом; он без конца мог рассказывать о фатальном совпадении чисел, имевших большое значение в разных периодах его жизни; о благотворной роли тени Филарета, которая сопутствовала все его начинания.

Но к его чести надо сказать, что он был в то же время и страстным поклонником Новикова Н.И., память которого глубоко чтил, даже молился за него и имел редкостный портрет его, с которым никогда не расставался. Его любили еще и за то, что он был единственный, свободный от грубости и цинизма, черты неизбывной для большинства тогдашних книжников-букинистов. На нем, так сказать, отдыхали, слушая невинную и забавную его философию. Он единственный из книжников-антиквариев, который стремился и оставить после себя след пройденного пути в виде мемуаров, что ему и удалось сделать. Заслуга тем более значительная, что она принадлежит человеку непросвещенному, который не убоялся своей малограмотности и предстал перед судом публики с немудрым изложением всего, что сохранилось у него в памяти о той среде, в которой он вращался. Образно живописуя уходящие, если не совсем ушедшие, типы, как своих собратьев, так и собирателей, порою необыкновенно забавные, порой полные драматизма, он тем спас их от совершенного забвения.

В завершение нужно сказать еще об одной похвальной черте или свойстве Афанасия Афанасьевича. Никто так не умел объединять вокруг себя служебный персонал, как он. Не употребляя никаких крутых мер, ни угроз, действуя, так сказать, одной словесностью, он достигал изумительных результатов. Его слушали, боялись, любили и были ему преданы. Из его школы вышли не плохие ученики, сделавшиеся все самостоятельными хозяевами: Михайлов А.М., Кучумов М.В., Кашинцев С.В. Все они торговали на Моховой, ставшей самым центральным местом московского книжного антиквариата. Из них Кашинцев подвизался и на каталожном поприще, выпустив за время с 1897-го по 1905 год 12 каталогов оригинального формата, в виде петровских календарей в продолговатую 8°. Умер Астапов в 1917 году в возрасте 77 лет, сложив свое боевое оружие еще при жизни, в 1908 году, и живя уже на покое. Состарившийся, схоронивший последних двух верных своих помощников, не изменивших ему до конца дней - Березина И.М. и Жаринова П.П. - и оставшийся в одиночестве, он не в силах был тягаться с молодым поколением, окружившим его тесным кольцом, и уже с иными приемами, хотя и не свободными от архаизма, но все же подвинувшимися вперед хотя бы на пути внешнего лоска.

Прославленный "Пролом", более полустолетия служивший параллельно с Панкратьевским, средоточием букинистов, с прекращением деятельности Астапова, этого последнего из могикан старого книжного мира, совершенно замер. А теперь снесены даже и все деревянные лачужки, в которых происходило книжное торжище. Любопытна судьба книжной лавки Астапова. Прекратив торговлю, Астапов начал искать на нее покупателя, причем в непременное условие ставил, чтобы товар был куплен "вместе с ним", то есть чтобы он имел пожизненное право пребывать у нового обладателя накопленных им сокровищ. Условия эти принял народившийся в 1895 году на Моховой антикварий Фадеев И.М. и, к чести его нужно сказать, честно выполнил их. Начиная с 1908 года, со времени продажи ему своего товара, в течение десяти лет, по конец дней своих, Астапов неизменно находился в магазине Фадеева, где для него было даже приобретено какое-то особое историческое кресло, на котором он и восседал, не неся никаких обязанностей по обслуживанию магазина, а только служа, так сказать, почетной его реликвией.

Фадеев Иван Михайлович - самый передовой из всей книжной братии, населявшей Моховую. Его горячее рвение по подбору у себя настоящего антикварного, а не букинистического материала на голову выделяло его над всеми остальными. Без всякого образования и не стремясь, увы, как и подавляющее большинство книжников, приобрести его, с познаниями самыми элементарными, руководствуясь одним чутьем и понаслышке, он покупал нередко очень хорошие книги, платя за них значительные суммы, и ему почти всегда сходило это счастливо. Каталоги его, к сожалению, не отличавшиеся особенною грамотностью, были очень содержательны по обилию ценных изданий, к которым Фадеев имел особое благорасположение и выделял их в специальную группу, носившую в каталоге заголовок "Ценные", в отличие от следующего затем отдела, которому давалось скромное наименование "Разные". Всего каталогов, выпущенных Фадеевым за 1898-1911 годы было ровно полсотни, число для московских антиквариев почти рекордное.

Готье В.Г. был для Москвы таким же явлением, как Фельтен для Петербурга, свидетельствующим о ненормальном состоянии антикварного книжного рынка в России. Владелец прекрасно оборудованного французского магазина и библиотеки для чтения, превосходно знавший дело по выписке из-за границы новых изданий, но ни капли не смысливший в антикварном деле, вдруг начинает покупать крупные библиотеки одну за другой.

Начиная с 1878 года, у него проходят библиотеки Требинова, Дурова, Зайцевского, Котляревского, собрание гравюр Тюляева, библиотека и собрание гравюр Рошфора, а в это время настоящие книжники, немудрые владельцы убогих лавочек, влачили жалкое существование, довольствуясь покупками на десять-двадцать рублей, а сторублевая покупка составляла событие, о котором долго говорили, как о явлении, из ряда вон выходящем. "Да где же он достал такие деньжищи", разводили они руками, завидуя счастливцу. Как яркую иллюстрацию обрисованного положения, следует прочесть вышеуказанную книжку Астапова, где подробно изложена история покупки библиотеки Водянского. Два "крупные" тогдашние торговца – Астапов А.А. и Шишов П.В., имея в кармане один 100 рублей, а другой 50 рублей, задумали купить библиотеку, стоимостью в 3000 рублей. "Да с чем же мы пойдем?" - спрашивает один другого. А тот ему цитирует басню Крылова: "где силой взять нельзя, там нужно полукавить". И, действительно, купили, всякими ухищрениями обманув бдительность того же Готье, посягавшего и на эту библиотеку, и уговорив вдову Бодянского согласиться на рассрочку платежа.

Но это один единственный случай, о котором долго говорила вся Москва, писались мемуары, а сам счастливый обладатель этой библиотеки до конца дней своих неустанно рассказывал всем о содеянном им "подвиге". И это был, действительно, для книжника того времени подвиг без кавычек.

Библиотеки, прошедшие через руки Готье, были чрезвычайно интересны. То, что мы видим в его каталогах, начавших издаваться с 1887 года, не дает и малейшего понятия о первоначальном составе этих библиотек. Это уже остатки, уцелевшие от распродажи в течение чуть ли не десяти лет. Каким наитием набрел Готье на желание заняться антикварным делом, неизвестно, но что он был совершенно не подготовлен к ведению его, об этом свидетельствует способ распродажи, лишенный какой бы то ни было организованности. Как и Фельтен, Готье, не признававший отдельных покупок, приобретал только целые библиотеки антикварных книг.

Способ реализации был даже проще применяемого Фельтеном, обращавшегося за содействием к сведущим лицам. Здесь же просто приглашались крупные собиратели к еще не вскрытым, только что привезенным ящикам; при них эти ящики вскрывались и им предоставлялось сейчас же выбирать из них все, что они пожелают. Оценка производилась тут же, по вдохновению, базируясь как на объеме книги, так и в зависимости от красоты издания.

"Путешествие" Радищева (было и оно) из библиотеки Дурова, как не имеющее, бедное, ни того ни другого достоинства, было оценено в 10 рублей и досталось тому, в чьем обладании был ящик, в котором оно находилось. Этим счастливцем оказался Остроглазов И.М., известный собиратель редких книг, оставивший нам и описание своего замечательного собрания. Многие тогдашние коллекционеры (Остроглазов, Щапов, Нарышкин, Остроумов, Рошфор) обогатили свои собрания после распродажи скупленных Готье библиотек. Но и после этого запасы настолько были еще велики, что Готье в 1882 году для более успешной реализации их должен был открыть филиальное отделение в Панкратьевском переулке, тогдашнем средоточии букинистического рынка, где и предполагалась дальнейшая распродажа двух первых и крупнейших библиотек, прошедших через руки Готье, Требинова и Дурова.

Но антикварное дело - мудреное дело. Для успешного его ведения недостаточно одного интересного материала, но должен быть и опытный руководитель, без наличия которого оно будет нежизненным и обреченным на замирание. Так случилось и с Готье в Панкратьевском переулке. Наполнив лавку товаром, но не найдя сведущего продавца, он не мог долго просуществовать и, не имея успеха, должен был закрыться. Сосредоточив снова все антикварные запасы у себя в магазине на Кузнецком мосту, он начал с 1887 года издавать, наконец, каталоги, вступив, таким образом, на более организованный путь.

Но жизненнее дело от этого у него не стало. Причин этому было две. Первая, и самая главная, состояла в том, что, не будучи в состоянии сам заниматься своим антикварным отделом, он всецело должен был передать управление им приглашенному сотруднику, - задача не только не легкая, но, можно сказать, даже невыполнимая. Ни в каком другом предприятии, каких бы научных сил и дарований оно ни требовало, не бывает так трудно найти подходящего сотрудника, как в этом, в сущности, казалось бы, самом ничтожном, антикварном деле.

Ни в России, ни во всем мире не было и нет института на звание антиквария. Единственный и самый верный институт - это школа, пройденная мальчиком у доброго хозяина. Но хорошо воспринявшие эту школу, обыкновенно, недолго засиживались у своего учителя и становились сами хозяевами. Вот почему нет знающих книжников, находящихся не у дел. Не нашел таковых и Готье.

Вторая причина неуспеха антикварного предприятия Готье заключалась в том, что он не признавал отдельных покупок вне целых библиотек, и это была его большая стратегическая ошибка. Библиотеки - не грибы, являются они не часто; между покупками одной от другой бывают интервалы, иногда очень значительные; как бы ни был хорош состав одной купленной библиотеки, он все-таки пестрый, и книги не могут быть распроданы сразу подряд, все без остатка; этот остаток, всегда очень значительный, обреченный на медленную продажу, не будет балластом лишь в том случае, если он обновляется приливом нового материала, необходимого для поддержания интереса к созданному делу постоянных собирателей, .всегда нетерпеливых и требующих все нового и нового, чего они еще не видели. Готье не учел этого обстоятельства; библиотеки перестали сменять одна другую; каталоги стали выходить все реже и реже, между 20-м и 21-м был уже интервал в два года, и, наконец, в 1895 году совсем прекратились.

В 1896 году скончался и сам Готье В.Г., оставив прекрасный и чуть ли не самый лучший в России французский магазин, оборудованный по чисто европейскому образцу, который и занимал главное его внимание, принося хороший прибыток. Этот прибыток и натолкнул его на мысль заняться антикварным делом. Почва была самая благоприятная. Библиотеки, благодаря бедности настоящих антиквариев, не смевших и помышлять о покупке их, продавались за бесценок, и польза от их реализации, кто бы этим делом, имеющий деньги, ни занялся, была очевидная.

Преемником Готье был Тастевен Ф.И., его долголетний сотрудник.. Продолжая поддерживать на той же высоте французское дело, на антикварное Тастевен взглянул иначе. Попробовав по инерции некоторое время: вести его и издав три каталога, он убедился, что пора дешевых покупок миновала, настоящие книжники окрепли, вести с ним конкуренцию, не углубившись в дело с головой, невозможно. Трезво приняв все это в соображение, он подкрепил его еще выкладками расчетов, во что обходится содержание антикварного отдела. Он начал с того, что высчитал стоимость площади, им занимаемой, и нашел, что если бы эту площадь употребить на расширение своего основного французского предприятия, было бы куда, доходнее. Вполне удостоверившись в непродуктивности отдела, не имея к тому же никакого к нему влечения, не долго думая, он зовет Шибанова, и продает ему целиком весь отдел.

Так закончилось антикварное дело Готье, просуществовавшее 25 лет. Старинных книг и к моменту ликвидации, книг хороших, особенно XVIII века, было еще великое множество. Оставались они непроданными вследствие высокой оценки в каталоге, по которой в свое время не прошли, а потом были забыты. Переоценивать же и повторять в каталоге один и тот же экземпляр Готье не любил и к этому никогда не прибегал. Было много и дублетных экземпляров, вследствие аналогичного направления скупленных им библиотек. Ликвидировав русский антикварный отдел, Тастевен не совсем отрекся от антикварного предприятия. Имея постоянные и широкие сношения с заграницею, он специализировался на обслуживании французских, антикварных фирм, разыскивая для них здесь, в России, книги по их desiderata. Особенно успешно шло у него дело по добыче первых изданий различных французских классиков, которых было завезено сюда множество - и в которых здесь мало кто умел разбираться, считая какой-нибудь трех с половиною-франковый томик Гюго, Додэ или Золя в первом издании просто за подержанную книжку и предпочитая ему последнее издание, а там это были реликвии и ценились на вес золота.

Возникновение антикварного дела Шибанова относится к 1841 году. Оно имело за собою два поколения, резко отличавшихся характером своей деятельности. О старике Шибанове, Петре Васильевиче, основателе, дела, было уже сказано при обозрении старого московского периода. Проникнутый любовью к старине, прекрасно в ней разбиравшийся, ее одну он только и признавал, игнорируя все остальное. Кроме древних рукописей и старопечатных книг для него ничего не существовало. "Гражданизм" был предметом презренным, мелочным, которым не стоило заниматься. Может быть, оно и было так, ибо Шибанов П.В. действительно не видел вокруг себя в то время никого, занимающегося им, кто бы особенно процветал.

Наоборот, он видел совершенно иную картину и в Петербурге, и в Москве, не говоря уже о провинции, все влачили самое жалкое существование, перебиваясь изо дня в день, как говорили, с хлеба на квас. И понятно, что при таком положении антикварного дела он и не мог сочувствовать своему молодому сыну, Павлу Петровичу, совсем юноше, еще не сошедшему со школьной скамьи, но уже углубившемуся в изучение библиографии, его замыслам организовать предприятие на новый образец.

Образовались в одной семье два диаметрально противоположных взгляда на положение вещей. С одной стороны, крайняя неприязнь к "новшествам", правда, не без основания. Зачем было искать новых путей, когда дело шло и так хорошо? Обслуживался определенный круг коллекционеров и просветительных учреждений; твердо установилась за стариком Шибановым слава глубокого знатока древней письменности; он был окружен почетом, и имя его было известно далеко за пределами Москвы. С другой стороны, молодой Шибанов, успевший узнать из знакомства с библиографией и понаслышке, что помимо памятников древней письменности, правда, имевших неотъемлемые красоты, но попадающихся редко, есть область обширная, казалось ему, совсем еще нетронутая, в которую можно окунуться с головой и найти в ней неисчерпаемый источник новых красот как по внутреннему содержанию, так и по внешнему.

Чем больше он углублялся в изучение библиографии, сделавшейся ему основным предметом учебных занятий, но предметом, запретным в доме родителя, на который можно было уделять тайно только ночное время, тем больше он увлекался им и у него зрела решимость посвятить себя этому делу. В 1881 году, тоже тайно, был составлен им, на основании библиографических источников, "Список редких и замечательных книг", за который друзья-библиографы, с которыми он имел постоянное общение, прозвали его "маленький Сопик", в отличие от настоящего, большого Сопикова. При такой обстановке приходилось пробивать дорогу к организации антикварного, предприятия на новых началах. Успех со "Списком" пробил первую брешь в косности старика, и сыну дозволено было покупать "гражданизм", хотя, правда, сначала в самом ограниченном количестве.

Но начало было положено и благоприятные результаты не заставили себя долго ждать. Теперь нужно было пробивать вторую брешь, испрашивать разрешение на издание каталогов. Прилив предлагаемого материала был значителен, его трудно было размещать среди ограниченного круга местных собирателей, и невольно приходилось суживать рамки деятельности; ретроградный родитель, вполне довольный хотя маленьким, но верным делом, и думать не хотел о его расширении, не без основания указывая на неудачливый пример Мартынова, тогда единственного, чьи каталоги были в обращении.

Молодого Шибанова не смущало его неудачливое выступление, он крепко верил в успех каталогов и решил во что бы то ни стало осуществить это дело. Пришлось снова прибегать к тайной ночной работе по составлению первого каталога и тайно от родителей его напечатать. Осуществлением этого смелого замысла Шибанов П.П., не имевший ни гроша своих денег, целиком был обязан тогдашнему просвещенному типографу Карцеву А.А., вошедшему в его положение и отпечатавшему каталог в кредит. Когда каталог был разослан и потекли заказы, превзошедшие самые смелые ожидания, лед растаял, и родитель, уплативший без замедления долг Карцеву, обращается к "беспокойному" сыну с вопросом: "Когда же будешь составлять второй?"

Так началось антикварное дело Шибанова П.П., просуществовавшее около 40 лет (в 1881-1918 гг.). За период с 1885 по 1916 год было издано 168 каталогов как общего состава, так и специальных. Были каталоги, посвященные: библиографии, мемуарам, Сибири и Китаю, иллюстрированным изданиям, новиковским изданиям, литературе о Москве и Московской губернии, 1812 году, русским, книгам XVIII столетия; был ряд каталогов, посвященных литературе русской провинции и русским книгам, напечатанным вне России; время от времени издавались специальные каталоги ценных и редких книг, снабженные подробными библиографическими примечаниями. Были каталоги, целиком посвященные какой-либо одной приобретенной библиотеке.

Шибанов имел исключительный успех, и только потому, что у него было немного больше против других его собратьев пытливости, немножко больше стремления к знаниям; он был хорош только на фоне антикварного русского убожества - "кривой среди слепых всегда король". Конкурентов у него не было, и это было его несчастье, ибо не было той двигательной силы, которая бы побуждала его развиваться и совершенствоваться. Про него говорили: "ему везет на покупки". Но повезло бы каждому, кто обладал бы такой же мерой стремления к обладанию той или иной книгою и верой в ее достоинства.

Действительно, одних больших библиотек прошло через его руки не менее пятидесяти. Размеры настоящего очерка не дают возможности обрисовать в полном объеме многолетнюю книжную деятельность Шибанова П.П.. Если дать характеристику одних этих библиотек, появление которых почти каждой являло в мире коллекционеров событие, обширных, интересных, чрезвычайно разнообразных по своему составу; если коснуться тех перипетий и горестных и радостных, которые сопровождали их приобретение, не редко характерных, связанных с общим положением антикварного дела в России и за границей; если хотя бы чуточку коснуться той обстановки, в которой протекала его почти 40-летняя книжная деятельность на протяжении которой было столько любопытных, новых явлений, нередко открытий, эпизодов, встреч; если перечислить хотя бы малую толику тех выдающихся диковинок, которые прошли за этот период через его руки, а о них стоило бы вспомянуть, ибо они миновали каталоги по тем же причинам, что и у Клочкова, у Соловьева и Готье, о которых достаточно было говорено; если, наконец, хотя бы немножко обрисовать те, порой чрезвычайно симпатичные облики собирателей, с которыми приходилось соприкасаться, которые своим общением живили дело, толкали на новые искания, влагали душу живую в минуты сомнений и тревоги, а их в жизни каждого книжника бывает достаточно; если всего этого дать хотя бы понемногу для полноты картины антикварного предприятия, - то на это потребовалась бы не одна статья.

Успеху издававшихся Шибановым П.П. каталогов, установившейся за ними репутации по точности описания, много способствовал Лев Петрович Шибанов, младший и единственный его брат. Образованный, в высшей степени любознательный, начитанный, он был необыкновенно точен в работе по описанию антикварных книг. Ему почти всецело принадлежит период с 1890-го по 1908 год - год его преждевременной кончины (он умер от воспаления легких). Сравните каталоги вне этого периода и вы увидите, какая огромная разница в качестве описания, на вид, быть может, и незаметная, ибо форма, однажды навсегда выработанная, была везде одинакова, но детали, заметные только для истинно занимающихся библиографией, драгоценные для восстановления верных дат и иных подробностей и отличающие точность библиографической работы, без сомнения, принадлежат только этому периоду.

Проскальзывали хорошие каталоги и вне его, но они носили случайный характер. Лев Петрович, будучи всецело посвящен работе по описанию книг, ничем иным, кроме этого не отвлекаемый, уходил в это дело весь с головой. Это было его любимым занятием; он священнодействовал, погружаясь в свою работу. Помимо окружавшего его целого арсенала всевозможных библиографических источников, много помогала его начитанность. Целая куча выписок из прочитанных им мемуаров, биографий, книг по истории литературы, масса старых и новых журналов были всегда у него под руками. Больше всего он прилагал усилий на открытие авторов или переводчиков у сочинений анонимных, на открытие псевдонимов, на установление места и года печати у книг, вышедших без обозначения таковых. И какая была ему радость, когда удавалось достигнуть этого! Он немедленно звал своего старшего брата, приглашая разделить его восторг. И они оба, как дети, готовы были прыгать от радости. Оба они были одинаково больные ненормальные люди, ушибленные книгою.

Совершенно особняком среди книжников стоял Старицын А.М., один из лучших учеников Шибанова. Вся жизнь его была отличной от других книжников, от самого его появления среди них и до конца, и о нем, в заключение обозрения московского периода, следует сказать несколько слов. За ним не числилось ни одной из двух основных привилегий, способных развить привязанность к книге - ни наследственности в роде, ни прохождения учебы мальчиком у книжника. Сиделец табачной лавки в Каргополе, без всякого образования, он пристрастился к чтению настолько, и к чтению не жестоких романов, а серьезных книг из всевозможных областей знания, что ему душно стало сначала в Каргополе, а затем и в табачной лавке, и его потянуло соприкоснуться с книжным миром вплотную.

Начав свою книжную деятельность со "стрелка", необыкновенно скромный, толковый и не в пример прочей братии "стрелков" не пьющий и даже не курящий, обладавший в тоже время большим пристрастием к старинным книгам, которые стремился изучить, он сразу обратил на себя внимание Шибанова, находившего, что такой сотрудник был бы настоящим кладом, если бы вступил в его дело. Но согласился Старицын не сразу. Будучи обуреваем жаждой свободы, как все "стрелки", он боялся закабалить себя в узкие рамки магазинного режима, связанного с обязательным в нем пребыванием в течение положенного времени. Выговаривая себе различные льготы, одним из главных условий преемлемости предложения Шибанова, он поставил следующее: да не возбранимо будет иной раз уйти из магазина и раньше положенного времени, если за ним придут его товарищи по... рыбной ловле, страсти его превыше всего, которую он не оставлял во всю свою жизнь. Он мог, с удочкой в руках, просиживать где-нибудь на пруду целые ночи напролет, нередко под проливным дождем, и являться утром на занятия как ни в чем не бывало.

Все условия, продиктованные Старицыным, были приняты Шибановым безоговорочно, - так велико было желание познакомиться с ним поближе. И Шибанов не пожалел. Это был чрезвычайно интересный человек, необыкновенно любознательный и, что было всего трогательнее, предпочитавший старинную книгу всему остальному. Особенное влечение имел он к русским книгам XVIII столетия небольшого формата, в которых знал толк. Фолиантов он не любил и называл их "волюминозами" и "чугунными шляпами". Отойдя впоследствии от Шибанова, он занялся собственным делом, и надо было видеть, с какой любовью. Это был настоящий антикварий, признававший исключительно одни книжные редкости. Через его руки прошла интересная библиотека бывшего генерал-губернатора Москвы графа Закревского, состоявшая из книг XVIII столетия. Старицын А.М. подвизался и на каталожном поприще, и его каталоги, составленные тщательно и с любовью, счастливо отличались от других.

В расположении книг в магазине антикварии, особенно петербургские, отдавали предпочтение общему алфавитному порядку по авторам. Система довольно непрактичная, но почему-то им полюбившаяся. Книги, при продаже ли, при размещении ли вновь поступавших, были в вечном движении и изнашивались на полках сами собой. Редко кто располагал по отделам. Но больше всего старые книги стояли на полках без всякой системы и все зиждилось на памяти продавца. А память у большинства русских книжников феноменальная; они знают свои запасы все по именам авторов и быстро подают любую требуемую книгу.

Но горе было тому, кто пожелал бы получить книги по какому-либо определенному предмету, не будучи хорошо знаком с именами их авторов. Такому покупателю, обыкновенно, отвечали "нет" или настойчиво просили назвать авторов. Если вопрошающий мог припомнить какое-либо из нужных имен, он получал книгу; если же нет, ему настойчиво предлагали назвать имена, и покупателю оставалось одно - идти в библиотеку, наводить справки о существующей литературе по данному предмету, и тогда только, вооруженный библиографическими сведениями, он снова шел к тому самому книжнику, который только что отказал ему во всем, и получал нужные книги. Эта черта русского книжника, твердо знающего бесчисленное количество авторов и незнающего, кто о чем написал, проходит красной нитью на всем протяжении обозреваемого периода.