Бытование иллюстрированной византийской рукописи XI века на Руси и ее использование как образца при изготовлении лицевой Псалтири 1397 года представляется существенным фактом русской культурной жизни конца XIV столетия. Миниатюры этой книги показывают – и притом на редкость в чистом виде – характерное для рубежа XIV-XV веков слияние византийской традиции и русского мастерства. Имеются и другие памятники искусства и письменности, а также литературные произведения, которые возникли на почве интереса московского общества к Византии и ее историческим и художественным ценностям. Наряду с Киевской Псалтирью они образуют глубоко поучительное явление, без которого невозможна объективная оценка московского просвещения рубежа XIV-XV веков.

В отличие от эпохи Ольги, Святослава, Владимира и даже Ярослава Мудрого византийско-русские культурные отношения этого периода развивались преимущественно в рамках церкви. Это не означает, конечно, что Византия Палеологов и московская Русь Даниловичей не имели государственных, чисто политических связей. Такие связи существовали, но из-за татарского ига были затруднены. Так было и при Дмитрии Ивановиче (1362-1389 гг.) и при его сыне Василии Дмитриевиче (1389-1425 гг.).

ПЕРЕЙТИ В ПОЛНЫЙ КАТАЛОГ СТАРИННЫХ И АНТИКВАРНЫХ КНИГ
История московской митрополии в конце XIV века полна драматических событий. Уже в последние годы митрополита Алексия (умер в 1378 году) развернулась ожесточенная борьба между многочисленными претендентами в русские митрополиты: ставленниками московского великого князя, константинопольской патриархии, литовского князя. Затяжной характер этой борьбы и нередко анекдотические формы ее проявления не могли способствовать авторитету московского владычного престола, и 80-е годы XIV века – время запустения Успенского собора и связанных с ним других учреждений митрополии. Не случайно, что до нас не дошли художественно оформленные московские рукописные книги, датированные 80-ми годами. В их создании не были заинтересованы лица, появлявшиеся на кафедре на короткое время и не уверенные в своем будущем. Положение, однако, резко изменилось с утверждением в качестве московского митрополита широко образованного и настойчивого в достижении своих целей Киприана.

Занять московскую кафедру Киприан пытался еще в 70-е годы XIV века, но вследствие неприязненного отношения Дмитрия Донского его старания долгое время оставались бесплодными. После смерти Дмитрия Ивановича, пользуясь поддержкой Сергия Радонежского, игумена влиятельного московского Симонова монастыря Федора Ростовского и наследника Дмитрия Донского великого князя Василия Дмитриевича, Киприан наконец добился московской митрополии. В течение семнадцати лет – с февраля 1390 и по сентябрь 1407 года – он руководил всей церковной жизнью России.

Болгарин по происхождению, Киприан некоторое время жил при дворе тырновского патриарха Феодосия, а затем в различных монастырях Константинополя и Афона. Он был в дружеских отношениях с известным реформатором славянского правописания и языка Евфимием Тырновским и благодаря общению с ним и другими литературными деятелями в славянских монастырях Царьграда и Святой Горы рано получил вкус к литературе, переводам, а также к переписке и последующему распространению книг. Сохранилось несколько рукописей, написанных рукою Киприана, а также рукописей, представляющих собой списки с его автографов. Киприан был инициатором создания московского летописного свода начла XV века, автором "Жития митрополита Петра", большого числа посланий и поучений.

Воздействуя личным примером, направляя деятельность других лиц, Киприан должен был значительно оживить не только литературное движение, но и книгописание в Москве – прежде всего, в рамках собственного управления. Так это и было в действительности, о чем свидетельствуют рукописи конца XIV и начала XV века с указаниями в их послесловиях, что они написаны "по благословению" или даже "по велению" Киприана. Это книги, не имеющие ссылки на место их переписки, то есть вышедшие, вероятно, из подчиненного ему скриптория. Таковы, кроме уже упоминавшегося Евангелия 1393 года писца Спиридона, Триодь цветная, переписанная иноком Андреем в 1403 году, и Триодь постная, недатированная, но переписанная им же и вложенная затем митрополитом Киприаном в Успенский собор Московского Кремля. Благодаря тексту послания Киприана псковскому духовенству, которое было написано, вероятно, вскоре после 1395 года, известно также, что Киприан высылал в Псков "правые" списки церковного Устава и Синодика. При митрополите Киприане произошли существенные изменения в составе распространявшихся на Руси литературных сочинений, а также в правописании, типах письма и художественном оформлении русских рукописей. Эти изменения, определяемые как следствие второго южнославянского влияния, были выявлены и описаны в свое время академиком Соболевским А.И. Согласно его наблюдениям, на рубеже XIV-XV веков интенсивно переписывались произведения святоотеческой литературы, предназначенные для лиц, стремившихся к нравственному самоусовершенствованию на почве религиозного подвига. Заново были сделаны также, в связи с постепенно менявшимся чином литургии, переводы основных богослужебных книг. Увеличилось число текстов с толкованиями, необходимость которых остро ощущалась во многих новооснованных и переживавших обновление старых монастырских общинах. Интенсивное развитие монастырского книгописания, активное вовлечение в переписку рукописей непрофессиональных писцов и, наконец, естественная эволюция русской письменности, которая вела к упрощению старых типов письма, обусловили переход от монументального устава к полууставу и даже скорописи.

Немалую роль в этом переходе сыграли южнославянские – болгарские и сербские – рукописи, где беглые почерки распространились раньше, чем в русских. Прививалось новое правописание, выработанное в тырновской школе патриарха Евфимия и благодаря деятельности болгарских писцов на Афоне, в Сербии и в Константинополе ставшее нормой уже в последней трети XIV века. Для русских книгописцев свойственные болгарской орфографии правила были искусственными и вводились скорее "красоты ради, а не истины", но вводились они широко, и подавляющее большинство русских списков начала XV века уже следует новым требованиям. Наряду с орфографией русские писцы усваивали и другие особенности копируемых южнославянских текстов: знаки ударений и придыханий, необычное написание букв, лигатуры и вязь, типы орнамента заставок и инициалов, стремление к фигурному завершению текста на последних листах, формулировки памятных записей.

Характерной чертой второго южнославянского влияния на русскую культуру, в частности, влияния в области письменности, было сочетание южнославянской волны с греческой. Это объясняется тем, что болгарская и сербская культуры развивались в условиях тесного контакта с византийской, откуда они позаимствовали немало ценных элементов, ставших кК бы собственностью болгарского и сербского народов. Это находит свое объяснение также и в том, что при слабости прямых дипломатических отношений Руси с южнославянскими царствами промежуточным звеном в культурных связях южных и восточных славян часто служили славянские колонии Константинополя и Афона. Ассимиляция греческого и южнославянского элементов особенно усилилась в 90-х годах XIV века, после военного поражения болгар и сербов от турок, когда много образованных славян бежало на Афон и в Царьград, а затем на Русь, преимущественно в Москву. Примечательно, что в это же время и также вследствие турецкой угрозы византийцы ищут сближения с русскими княжествами, встречают здесь благоприятное отношение и горячее желание укрепить давние связи Руси с Византийской империей.

Свидетельством славяно-греко-русского сотрудничества в области книгописания являются, прежде всего, новые типы заставок и инициалов, подобные фронтиспису, заставкам и инициалам Киевской Псалтири. Сохранилось не менее 12 русских рукописных книг конца XIV – начала XV века, где, как и в Киевской Псалтири, мы находим инициалы и заставки неовизантийского стиля. Все они прямо либо косвенно связаны с Москвой. Столица Василия Дмитриевича была в это время подлинно международным художественным центром. Здесь жили и работали не только русские мастера, но и греки, болгары, сербы, выходцы из Македонии и Мореи, многоопытные иноки из Палестины и Святой Горы. Нисколько не удивительно поэтому, что в московских мастерских скрещивались различные стили и направления, что здесь создавались совсем по-новому оформленные книги.

Поскольку мастера Киевской Псалтири копировали иллюстрации греческой рукописи, может возникнуть мысль о том, что фронтиспис и заставка русской книги воспроизводят соответствующие части оформления византийского оригинала. Но такое заключение было бы поспешным. Оно слишком прямолинейно и не учитывает общей картины зарождения и распространения неовизантийского орнамента. Архитектурный фронтиспис Киевской Псалтири в виде трехглавого храма не встречается в византийских рукописях. Это свидетельствует о творческой работе русского мастера. Еще более убедительны в этом отношении композиции инициалов, так как они представляют собой не греческие, а славянские буквы и имеют крупные формы, совершенно не свойственные инициалам византийских книг.

В поисках новых выразительных средств русские книгописцы широко использовали опыт своих предшественников – южных славян. Уже в 50-х и 60-х годах XIV века неовизантийскую книжную декорацию применяли сербские и болгарские мастера, работавшие преимущественно в Македонии и при дворе болгарского царя. Здесь сложились благоприятные условия не только для изучения старых греческих рукописей, но и для прямых творческих контактов южнославянских и греческих художников. Сербское Евангелие 1354 года (Британский музей), болгарское Евангелие 1356 года (там же), сербские Евангелия патриарха Саввы и великого воеводы Николы Станевича, написанные в 50-х и 60-х годах XIV века (оба в Хиландарском монастыре на Афоне), сербский Апостол, написанный около 1365 года (там же), и, наконец, известная болгарская Псалтирь Томича, датируемая также 60-ми годами XIV века (Государственный исторический музей в Москве), насыщены декоративными элементами неовизантийского стиля: большими и малыми заставками, красочными инициалами и концовками. Чаще всего это крупные композиции. Заставки достигают размеров в половину листа. Они скомпонованы из прямоугольной или фигурной рамочки и находящихся внутри нее стилизованных изображений цветов и листьев, которые заключены в медальоны. Нередко растительные мотивы заменяются геометрическими фигурами: ромбами, крестами, квадрифолиями. В инициалах преобладают сложные рисованные буквы из тонких, бесконечно переплетающихся лент либо из массивных стержней с узловатыми толстыми ответвлениями.

Параллельно с этими двумя видами инициалов охотно используются изящные киноварные или золотые инициалы, состоящие из тонкого стержня с утолщениями и прихотливых, далеко вынесенных завитков. Но в целом неовизантийский стиль – это роскошная полихромная декорация. Звучные синий и красный тона, благородный, глухого оттенка, зеленый цвет, нежный розовый, белый, светлые охры и листовое золото придают книжным украшениям неовизантийского стиля черты пышной и даже несколько тяжеловатой красоты.

Русские рукописи с орнаментом неовизантийского стиля были созданы на полвека позже болгарских и сербских. Украшения Киевской Псалтири – один из самых ранних образцов этого стиля на русской почве (еще более ранними являются отдельные заставки из Онежской Псалтири 1395 года, хранящейся в Государственном историческом музее в Москве).Подавляющее большинство памятников такого типа датируется уже началом XV века: Евангелие Хитрово, Евангелие из Успенского собора Московского Кремля, Евангелие из Успенской церкви Климентьевской слободы близ Троице-Сергиевой лавры, Евангелие из Спасо-Андроникова монастыря в Москве, Евангелие из бывшей ризницы Троице-Сергиевой лавры, Евангелие и Апостол из Кирилло-Белозерского монастыря.

Как и в ранних южнославянских манускриптах, неовизантийская декорация в русских рукописях имеет все признаки продуманного и ярко выраженного стиля. Художники владеют множеством отдельных декоративных мотивов и легко сочиняют новые композиции. Техническое выполнение настолько совершенно, что приходится говорить об участии в работах по оформлению рукописей выдающихся художников. Такое предположение тем более вероятно, что отдельные книги, например, Евангелие Хитрово, Евангелие из Успенского собора и Апостол из Кирилло-Белозерского монастыря, имеют не только художественные инициалы и заставки, но и большие страничные миниатюры, которые стилистически обнаруживают прямое родство с декоративными композициями и, следовательно, указывают на работу одного мастера.

Поскольку русские рукописи с неовизантийской орнаментацией возникли позже болгарских и сербских и время их появления соответствует волне второго южнославянского влияния, а в орфографии этих памятников уже прослеживаются черты проведенной Киприаном реформы литературного (письменного) языка, естественно думать, что образцами для русских памятников послужили не только и даже не столько греческие рукописи, сколько иллюминованные сербские и болгарские книги. Не исключено, что отделка некоторых манускриптов производилась непосредственно южнославянскими художниками, приехавшими на Русь вместе с Киприаном и подвизавшимися в мастерских при московской митрополичьей кафедре. Но общий художественный облик русских книг все же заметно отличается от облика болгарских и сербских. Характерные для южнославянских образцов густые синие тона систематически заменяются светлыми синими либо голубыми, а темно-зеленые – яркой свежей зеленью. Излюбленные греческими, сербскими и болгарскими художниками квадратной формы заставки с вмонтированными в них иллюстрациями нетипичны для русских памятников: заставка с изображением деисуса в Киевской Псалтири является единственным примером подобной композиции, после чего она бесследно исчезает. Преобладающей формой заставки становится вытянутый по горизонтали прямоугольник, середина которого заполняется не миниатюрой, а художественно написанным заглавием расположенного под заставкой текста. Составляющие заставку отдельные части, а также заполняющие их изображения цветов и листьев укрупняются, и впечатление массивности и даже тяжеловесности, вообще свойственных русской орнаментике, становится особенно выразительным. Этому способствуют и другие специфические признаки русских рукописей: их большие размеры, почти квадратный формат и, наконец, искусственное, замедленно-торжественное, очень крупное литургическое уставное письмо.

Живой интерес московских писцов к византийской культуре имел следствием не только переписку произведений византийской литературы и использование неовизантийской декорации, но и желание ознакомиться с греческим языком. Большие возможности для непосредственного общения с греками, для работы над греческими рукописями и усвоения греческого языка имелись у русских книжников из греко-славянских монастырей Константинополя и Афона. Один из таких образованных писцов проживал в Константинополе еще в 50-х годах XIV века. Он выполнял по просьбе временно находившегося в византийской столице митрополита Алексия полный перевод Нового Завета. При подготовке этого труда он использовал древнегреческих словарь, рукопись XI-XII веков, часть которой также была переведена им на русский язык. Качество переводов свидетельствует о превосходном знании греческого языка и о большом навыке в сложной литературной работе.

Другой характер имела деятельность многочисленных русских иноков, живших в Константинополе и на Афоне на рубеже XIV-XV веков. Переводами с греческого на славянский язык занимались в это время преимущественно болгарские и сербские книжники. Русские писцы предпочитали заказывать переводы, а сами переписывали готовые тексты и посылали их на родину: в Тверь, Новгород, Москву. Это не означает, конечно, что они не знали греческого языка. Один из активнейших писцов, инок Евсевий-Ефрем, свободно передвигался из Константинополя на Афон, проживал в различных монастырях, общался с греческими, сербскими и болгарскими книжниками. Его жизнь и работа требовали от него знания не только греческого, но и живых славянских языков.

Московские рукописи нередко содержат, особенно в кратких записях и послесловиях, отдельные греческие слова и фразы. Чаще всего это молитвы, записанные по-русски, следовательно, услышанные и удержанные в памяти, а не переписанные из греческих книг. Наиболее примечательным образцом греческой молитвы является текст в Евангелии начала XV века из бывшего собрания Сахарова И.П. Молитва помещена вслед за предисловием и написана уставом в два столбца: слева киноварью написан греческий текст (по-русски), а справа чернилами – русский. Писец явно щеголял знанием греческого текста и намеренно выделил его красной краской. Это своеобразный лингвистический раритет. Значительно больший интерес представляют акты, свидетельствующие о знании разговорного греческого языка, почерпнутого из живого общения русских людей с греками. Правда, все указания такого рода носят косвенный характер.

Греческий язык познавался, прежде всего, теми русскими людьми, которые постоянно либо длительное время проживали в Царьграде и других видных центрах византийского просвещения. В Константинополе существовало несколько русских колоний, образовавшихся преимущественно в монастырях: в Студийском монастыре Иоанна Предтечи, в монастырях Богородицы Перивлепты и Паммакаристы. Русские духовные лица, посещавшие Царьград, останавливались в этих монастырях. Так было, в частности, в 1389 году, когда в Константинополь прибыли Пимен и его свита, путешествие которых описано Игнатием, доверенным лицом владыки Михаила.

Кем были и какое общественное положение занимали на родине люди, поселившиеся затем в константинопольских монастырях? У нас мало данных по этому вопросу, но отдельные лица хорошо известны. Их судьба чрезвычайно показательна для характеристики состава русских колоний в Царьграде.

Первое место, несомненно, принадлежит Афанасию Высоцкому, бывшему игумену Зачатьевского Высоцкого монастыря в Серпухове – вотчине московского полководца и политического деятеля князя Владимира Андреевича Храброго. Прежде чем стать игуменом княжеского монастыря, Афанасий долгое время монашествовал в Троицком монастыре Сергия Радонежского. Епифаний Премудрый, автор жития Сергия, выделяет Афанасия из других учеников преподобного и сообщает, что "бе Афанасии в добродетелех муж чуден и в божественных писаниих зело разумен и доброписания многа руки его и доныне свидетельствуют; и сего ради любим зело старцу". В борьбе за московский митрополичий престол после кончины митрополита Алексия (1378 г.) Афанасий, как и Сергий Радонежский, сразу принял сторону Киприана и поэтому в дальнейшем их связывали дружеские, даже сердечные отношения. Уже в 1382 году, когда Киприан, после недолгого пребывания на кафедре, был изгнан из Москвы и удалился в Киев, Афанасий решил сопровождать его, а в 1387 году, после переезда Киприана в Константинополь, он окончательно покинул Серпухов и, подобно Киприану, обосновался в Студийском монастыре. Он купил здесь келью и право пожизненного проживания в ней. В 1390 или 1391 годах Киприан, который вновь занял кафедру в Москве, усиленно звал Афанасия на родину. Ученик Афанасия Сергий, инок Высоцкого монастыря, выехавший вместе с учителем в Царьград и также поселившийся в Студийском монастыре, красочно описал этот случай из жизни Афанасия Высоцкого: "Много моляшеть его митрополит Киприян,дабы пошелъ на Русь восприятии честья, и не восхоте и рече: "Келия се ми лучеонех честных".

Еще один видный деятель московского просвещения, знаменитый агиограф Епифаний Премудрый, автор житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, также проживал в Константинополе. Но это был другой тип колониста: с "охотой к перемене мест". В похвале Сергию, описывая его равнодушие к заморским путешествиям, Епифаний замечает: "Ради нужды некия не взыска [преподобный Сергий] Царьствующего Града, ни Святыя Горы или Иерусалима, яко же аз окаанныи и лишены разума, о лютее мне, ползаа семо и овамо и преплаваа сюду и овуду и от места на место преходя". Хотя подлинные тексты жития и похвалы Сергию Радонежскому, созданные Епифанием, неизвестны, ибо они переделаны в середине XV века Пахомием Сербом, и Ключевский В.О. считал поэтому, что приведенный отрывок является втавкой Пахомия, разрозненные факты биографии Епифания свидетельствуют, что его жизнь действительно была полна скитаний. Он проживал и в Ростове, и в Троице-Сергиевом монастыре, и в Москве, и в Твери. В Ростове Епифаний жил в Григорьевском затворе вместе со Стефаном Пермским, где, как и Стефан, он стремился изучать греческий язык. В 90-х годах XIV века в Москве Епифаний, по его собственному признанию, часто беседовал с Феофаеом Греком, "любях бо присно с ним беседовати", и проявлял живой интерес к святыням Царьграда. Нет поэтому ничего невероятного в том, что он обладал навыками в разговоре по-гречески и посетил впоследствии Царьград и Афон.

Многие русские люди рубежа XIV-XV веков выполняли роль посредников в сношениях между греческой столицей и Москвой. Особенно примечательны те из них, которые описали свои путешествия в традиционном для древнерусской литературы жанре "хождений". Таковы Игнатий смольнянин, который совершил в 1389-1390 годах поездку в Царьград, а затем на Афон (1396 г.) и в Фессалоники (1397 г.), дьяк Александр, посетивший Константинополь между 1391 и 1396 годами, а также иеродиакон Троице-Сергиева монастыря Зосима, побывавший в 1419-1422 годах в Царьграде, на Афоне, в Фессалониках, Иерусалиме и Палестине. Причины, побудившие Игнатия, Александра и Зосиму к длительным и нелегким в те времена путешествиям на Балканы и Ближний Восток, были разные.

Если Игнатий совершил первую поездку как член церковно-дипломатической миссии, то Александр ходил в Царьград по торговым делам, а целью Зосимы было желание ознакомиться с памятными историческими местами и христианскими святынями. Из рассказа Зосимы явствует, впрочем, что он ездил в Царьград также и в 1411 году, когда сопровождал в числе других лиц, дочь великого князя Василия Дмитриевича Анну, выданную замуж за сына византийского императора.

Для нашей темы особый интерес представляет путешествие Игнатия, так как его труд содержит ценные сведения о заказчике Киевской Псалтири епископе Михаиле. Описание путешествия в Царьград, принадлежащее перу Игнатия, возникло по инициативе митрополита Пимена, занимавшего московскую кафедру в 80-х годах XIV века. Неустойчивое положение Пимена, поставленного в митрополиты всея Руси волею случая и вопреки желанию московского великого князя, заставило его для защиты своего сана посещать Царьград в 1385-1387 и 1389-1390 годах. Последнее "шествие" этого митрополита и было описано Игнатием. Прокофьев Н.И. считает, что записки вел не только Игнатий, но епископ Михаил и архимандрит Сергий и что их произведения не сохранились. Это ошибочное мнение. И Михаил, и Сергий отправились не одни, а со старцами и слугами. Каждый из высокопоставленных участников путешествия имел доверенное лицо: Пимен – чернеца Михаила, епископ смоленский – Игнатия, а Сергий – своего чернеца, не называемого по имени. Эти доверенные лица были заранее высланы Пименом, Михаилом и Сергием в Царьград, чтобы подготовить почву для встречи русского митрополита. Многие детали изложения Игнатия дают неоспоримые доказательства того, что он состоял при епископе Михаиле. "…Господине мой святый", - обращается Игнатий к епископу в сцене ареста митрополита и его старцев их кредиторами-итальянцами близ Азова. Поручение вести дневник "шествия", которое Пимен дал Михаилу, выполнял, конечно, не сам епископ, а Игнатий, бывший не только приближенным Михаила, но и как бы секретарем при смоленском епископе.

Подбирая спутников для поездки в Царьград, Пимен, как и другие митрополиты в аналогичных случаях, имел в виду не только их положение на иерархической лестнице русской церкви, но и деловые качества, которые могли помочь успеху его дела. Сопоставляя сведения о владыке Михаиле, имеющиеся в повести Игнатия и московских летописях, невольно приходишь к выводу, что он обладал недюжинными дипломатическими способностями и что московская церковь использовала его как официального представителя в сношениях русского митрополичьего престола с константинопольской патриархией. Вероятно, именно с этой целью вскоре после поставления в смоленские епископы он был отозван с кафедры в Москву, сохранив, однако, титул епископа, несмотря на то, что смоленскую кафедру при его жизни занимали еще двое епископов. Михаил и чернец Игнатий знали, по-видимому, греческий язык. Иначе было бы трудно объяснить посылку Игнатия, а затем и Михаила с корабля Пимена в Константинополь для предварительного ознакомления с церковно-политической ситуацией в византийской столице. Еще более примечателен тот факт, что, будучи ставленником Пимена и его доверенным лицом, Михаил после смерти Пимена оказался в ближайшем окружении другого претендента на русскую кафедру – Киприана – и 1 октября 1390 года направился с новым русским митрополитом, а также двумя греческими митрополитами в Киев, а затем в Москву. Последующие 12 лет, вплоть до кончины в 1402 году, Михаил безотлучно находился при новом митрополите, сопровождал его в 1391 и 1396-1397 годах в Тверь, Смоленск и Киев и принимал активное участие в московской церковно-политической жизни.

Мы прекрасно знаем, что далеки и трудные хождения в Византию, даже в периоды наиболее оживленных сношений с нею, рассматривались на Руси как исключительное событие. Каждый русский человек, побывавший в Константинополе, стремился поэтому не только ознакомиться с легендарным городом и его святынями, но и вывезти на родину вещественные доказательства пребывания в Царьграде. И чем дольше оставался любознательный паломник или дипломат в византийской столице, тем шире становились его связи и тем больше он приобретал нужных ему вещей. Купцы, посещавшие Царьград специально для закупок тканей, драгоценностей, оружия, косметических средств, вина и пряностей, были поставщиками предметов роскоши, предназначенных преимущественно для княжеского двора. Паломники, которыми руководили простые чувства и благочестивые цели, старались приобрести недорогие памятные предметы либо, если представлялся счастливый случай, частицы мощей святых. Художники и зодчие, о путешествиях которых мы ничего не знаем, стремились ознакомиться с прославленными произведениями живописного и строительного искусства, сделать необходимые зарисовки и обмеры. Епископы и митрополиты, обладавшие большими средствами и связями, покупали и заказывали в Константинополе иконы, дорогие мощехранительницы, шитые пелены, книжные оклады. Нередко они ставили перед собой цель пригласить византийского художника или искусного мастера-механика в Россию. Греческие митрополиты, епископы, послы, монахи, и ремесленники, направлявшиеся на Русь, также шли не с пустыми руками. Различными путями и в разное время на Русь проникали разнообразные предметы византийского происхождения, памятники византийской живописи и прикладного искусства. Здесь они вызывали живой интерес, их копировали, им стремились подражать, а когда в русский город приезжал греческий мастер, один или с помощниками, творческие контакты русских мастеров с греческими и слияние местного искусства с византийской традицией становились особенно плодотворными.

Факты русской истории, богатой источниками, подтверждают наши общие суждения о византийско-русских контактах в области культуры. Особую ценность представляют сообщения о вывозе из Царьграда произведений живописи и рукописей, поскольку лицевая греческая Псалтирь, послужившая оригиналом для Киевской Псалтири, была доставлена на Русь вероятнее всего именно из Константинополя. Из Византии в русские города посылались главным образом славянские книги. Они переписывались болгарскими, сербскими и русскими писцами, жившими в Царьграде. Начиная с Нового Завета митрополита Алексия, мы знаем о десяти константинопольских рукописях, которые бытовали на Руси, преимущественно в Москве, до начала 20-х годов XV века. Инок Сергий, ученик Афанасия Высоцкого, переписал в 1392 году Сборник поучений и житий, предназначенный им для Высоцкого монастыря. В "челобитии игумену и братиям" серпуховского монастыря, приложенном к рукописи, он написал: "Послал есми к вам книгу сию в дом святеи Богородици, да почитаете на завтренях на трапезах, благодаря бога, понеже писах сию книгу в Цесареграде во обители святаго Иоанна Предтечи". Другие писцы также особо отмечали, что их книги переписаны в Константинополе. Они знали, что царьградские экземпляры книг расценивались на Руси очень высоко и стремились поэтому увековечить свои труды.

Византийские рукописи попадали в Россию значительно реже. В 1381 году из Константинополя в Нижний Новгород приехал греческий монах Малахия Философ. Прозвище говорит о том, что это был ученый грек. Он захватил на Русь небольшое собрание византийских книг. Брали в дорогу книги и греческие иерархи, посещавшие Русь с дипломатической целью. Известны, например, греческий Антологион (избранные службы из Октоиха, Триоди и Миней), переписанные в Москве в 1408 году бывшим трапезундским епископом Феодулом, и греческая Триодь постная и цветная, переписанная тем же Феодулом и тоже в Москве в конце 1408 или в начале 1409 года. Исследованиями Фонкича Б.Л. выявлены и другие греческие книги, переписанные в интересующую нас эпоху в Москве: Сборник 1411 года и Сочинения о примате папы 1423 года. Так как греческие епископы, приезжавшие в Москву, останавливались обычно в Никольском монастыре, есть основания предполагать, что в библиотеке этого монастыря, одного из центров греческой образованности в Москве, имелись древние и новые греческие рукописи. Митрополит Киприан, получивший прекрасное образование, и Фотий, занявший русскую кафедру после Киприана, также имели в личных библиотеках греческие книги и привезли их в Москву. Несколько таких греческих рукописей, принадлежавших Фотию, сохранились.

Не приходится, однако думать, что византийские рукописи оказывали существенное влияние на русских писцов. Незнание греческого языка препятствовало широкому распространению греческой книги в русских городах и монастырях. Лишь одна категория византийских рукописей должна была вызывать живой интерес – лицевые и орнаментированные книги. Их миниатюры, заставки, инициалы могли служить образцами для подражания.

Мы не знаем, кто, где и когда владел византийской лицевой рукописью, копией которой является Киевская Псалтирь. Несомненно, что эта рукопись попала на Русь не ранее 90-х годов XIV века. Иначе ее использовали бы и до 1397 года. Возможно, такую книгу привез в Москву Киприан, но не исключено, что ее разыскал, а затем заказал русскую копию епископ Михаил. Учитывая связи этих лиц с Константинополем, уместно сделать предположением, что греческая Псалтирь была приобретена в столице Византийской империи. А поскольку одна из наиболее крупных русских колоний в Царьграде помещалась в Студийском монастыре Иоанна Предтечи и здесь проживали Киприан, Афанасий Высоцкий, его ученик Сергий, чернец епископа Михаила Игнатий, его спутники и, возможно, сам владыка Михаил, то допустимо также, что оригинал Киевской Псалтири был взят именно из Студийского монастыря.

Читать продолжение старинной книги